От узости ее сумасшедшей, которую уже распробывать успел, - только вспоминал, и как пацана, вело.

   И…

   Снова вернулось всепоглощающее чувство обладания.

   Ее никто не готовил. С ней никто не работал. И, судя по тому, как себя вела, я – реально, первый мужчина, который прикоснулся к ней в сексуальном смысле.

   И от этого кровь начинала бурлить так, что даже сжатые челюсти уже не помогали.

   Хрен знает, каким чудом я не ворвался ни разу утром или ночью в тот блядский подвал, не выбил дверь, которую Фиалка запирает на выданный ей ключ, не взял, наплевав на все сопротивление, - даже на ненависть, на крики, на то, что не хочет, что боится и отвращение чувствует.

   Давно бы взял, хоть бы и дергалась, - но только… Только тогда в этих фиалках ее светящихся я никогда не увижу того, чего пока не понимаю, но так бешено хочу увидеть.

   И я – ждал.

   Херачил кулаком в стену, глотал лишний стакан виски, - и тупо ждал, иногда даже расхаживая по комнате и прислушиваясь к шагам в коридоре, надеясь услышать ее.

   Ждал, - и понимал с каждой ночью, что терпение мое – не вечно.

7. 7 Глава 7

Хрен знает, зачем приказал на прогулку ее вывести, - нет, подкупить этим я ее не собирался, - таким не подкупают. Да и незачем, - ревел внутри меня голодный и жадный зверь, - очень голодный, учитывая, что неделю у меня не было женщины. Она – и так моя. И, рано или поздно, - должна мне подчиниться.

   Просто хотел, чтобы девочка моя воздухом дыхнула, перестала целыми днями сидеть в своем подвале, - хоть, по-хорошему, ни хера она этого воздуха и не заслужила, так себя ведя.

   И, блядь, все дела срочные, неотложные, на Тигра сбросил, когда узнал, что ей плохо стало, тут же домой примчался.

   Но… Поговорил с Натальей, с доктором, потоптался в коридоре, услышал ее тихие ответы после того, как ей снова проверили пульс, - и ушел.

   А хотелось… Хотелось войти, к себе ее прижать, по волосам гладить. Успокоить, в глаза заглянуть, - самому увидеть, что все с ней нормально. Хотелось. Так, что прям сердце колотилось о ребра, отдаваясь в костях, которые, кажется, вдруг собралось пробить. До одури. Но…

   Блеснули передо мной эти глаза, полные ненависти, - черной, страстной, такой настоящей и такой насыщенной, - и снова сжал кулаки до хруста суставов. Развернулся. И пошел к себе. Уехать, оставить, так и не смог, остался с Тигром на телефонной связи. Но входить не было смысла – ни хера я ее с таким отношением не успокою. Хуже только, на хрен, сделаю.

   Это первая ночь, когда я ее не ждал.

   И – хрен знает, как, но сердце просто бешено дернулось, когда она вошла ко мне.

      Я еще не увидел. Еще головы не поднял, занятый нашими схемами. Не слышал ни шагов, ни ее первого судорожного вздоха. Но, блядь, - так трепыхнулось в груди, что как от выстрела, отдача в кресло и в руку пошла.

   Вскинул глаза, - не веря.

   Хотя, - хрен его знает, - может, ей плохо, или понадобилось что-то, - она же не знает, где кого искать, нигде в доме, кроме моей спальни не была.

И впервые, блядь, в жизни, - зависаю, впиваясь в нее глазами так, будто сожрать сейчас готов.

   Никогда на реакцию не жаловался, - иначе и в живых бы давно не было б, а тут, - просто окаменел, и время, - липкие секунды, растягиваясь, будто паутиной меня накрыли. Дышать перестал, горло обожгло, - куда там, на хер, виски.

   - Тебе плохо? Врача? – блядь, Морок, приходи, давай-ка, на хрен, в себя, - мысленно херачу себе в челюсть.

   - Я пришла. Как ты и хотел, - она не говорит, она просто еле слышно дышит, выдыхая эти короткие звуки, - но они рокотом звучат внутри меня, заставляя хрень какую-то в груди бешено заколотится.