– А уста ваши, Еленира Мечиславовна, на вкус совсем как ягоды папоротника, что растет в Зачарованном царстве. Цветет папоротник только в Иванову ночь. Горит огнем волшебным. И кто сорвет тот цветок и от нечисти убережет, тому все клады станут подвластны. Но ягоды того цветка найти еще сложней. Как опадут огненные лепестки, так ягоды начинают зреть. И охраняет ягоды эти Змей Горыныч семиголовый. Но слаще этих ягод нет ничего на свете. И…

– Еленька! – вдруг донесся издалека недовольный крик матери. – Куда это егоза подевалась?

– Еленира Мечиславовна! – стали вторить крики сенных девушек. – Где вы? Отзовитесь! Вас батюшка кличет!

Еленька, очнувшись от своего полусна-полуяви, пихнула княжича в грудь. Впрочем, легче было бы свалить баньку со зловредным банником, чем сдвинуть силой мужчину. Однако Огнедар сам посторонился, и раскрасневшаяся как маков цвет Еленька спрыгнула с бревна и почесала по тропинке. Да так быстро, что только каблуки из-под подола сарафана замелькали.

А Огнедар с усмешкой покосился на банника, который, заслушавшись, от любопытства выставил свою всколоченную башку из-за косяка двери, и, помахивая сорванным стебельком, пошел, не торопясь, вслед за девушкой.

6. ГЛАВА 6. Как Еленька сказочника искала

Весь день и следующий Еленьку донимали разными обрядами под заунывные песни - и понятное дело, чего радоваться-то? Ведь Еленьку хоронили как девушку, а переродившись, она уже станет женщиной. Утром на реке Еленька с песнями сплавляла по воде веночек, сплетенный из душицы, кипрея и ветренника. Веночек по обычаю должен был поймать жених, но поскольку его здесь не оказалось, Еленька сама выловила свое размокшее творение и преподнесла брату жениха Белогору Ведиславовичу. Тот принял венок с поклоном и взамен одарил Еленьку перстнем, дюже богатым, с ляпис-лазурью, да такой веселой, словно васильки на лугу.

– Примите дар, Еленира Мечиславовна, от жениха вашего, – степенно поклонился он.

«А что же сам-то Лунь не приехал? Хоть бы одним глазком на женишка взглянула, – чуть не брякнула Еленька и злорадно пожелала своему отсутствующему нареченному: – Хоть бы тебя паралич разбил, пень трухлявый».

Потом пекли караваи, дошивали подарки жениху. Еленька сделала пару стежков на поясе, который должна была собственноручно вышить мужу, и с легким сердцем отдала работу сенным девушкам. Мать была хотела в очередной раз отвесить ей оплеуху, но Еленька вспылила, наговорила гадостей, и мать, испугавшись, что скандал услышат гости, замахала на дочь руками и от греха подальше ушла из Еленькиного терема. А Еленька уселась у окошка злобно щелкать орехи и испепелять взглядом глупых мух, бьющихся в стекло и никак не понимающих, почему их побег на свободу каждый раз оканчивается фиаско.

Вечером Еленьку отвели в баню, где ее долго чесали, мыли с разными травами, накладывая обережные чары. До отъезда оставался день с небольшим.

После баньки Еленька разлеглась в своей постели. Посмотрела в окно. Туча, подсвеченная месяцем, напоминала петуха. Петух споро бежал по небу и склевывал рассыпанные зерна звезд. Еленька зевнула. Скучно. Сенные девушки, утомленные сборами невесты, уже легли спать. Нянюшка дошивала пояс, брошенный Еленькой.

– Няня, расскажи хоть чего-нибудь, – попросила Еленька.

– А и расскажу, – охотно вызвалась старушка. – Про Бову-королевича?

– Не хочу. Сто раз слышала.

– Так, может, про Еруслана храброго?

– Не хочу. Все надоело. Хочу новое что-нибудь.

– Где ж я тебе новое возьму? Вот если бы зимой старая Квасена-сказительница не преставилась, она бы тебе рассказала. Ох и сказок много она знала! А я что?