А я улыбаться начинаю. Я увижу ее сейчас. Моя мама Катя. Увижу… Откуда-то слезы появились.

Встаю держась за кухонный гарнитур. Диана вышла в истерике, а я смотрю на тарелку и виду непонятную консистенцию. Каша? Но сначала ищу воду. Беру чайник с плиты, он холодный. Пью прямо из него.

Как обезумевшая, жадно глотаю эту воду, а руки трясутся, голова кружится. Потом приземляюсь на стул и начинаю есть. А желудок отзывается болью. Съела пару ложек. Безвкусно, но глаза от удовольствия закатила.

Я ем, малыш, я ем… Не покидай только меня, прошу. Ты — единственное мое утешение. И никто о тебе не узнает.

Съела еще немного, половину. Нахожу стакан, наливаю воду, беру тарелку и шагаю из кухни, шаркая ногами и подпираясь плечом о стену. Тут небольшой коридор, заглядываю в открытые комнаты и нахожу ее… Мое сердце разорвано в клочья…

Она лежит и смотрит в потолок. Подхожу к ее кровати. Что же они делают? Зачем забрали ее, если не ухаживают? Она тоже осунулась, бледная, безжизненная, беспомощная. Мы справимся, мамочка, нельзя терять надежды.

Она взглянула на меня, затем широко глаза распахнула, голову повернула, рот приоткрыла.

— До-чень-ка, — говорит беззвучно. Киваю ей, улыбаюсь, слезы счастья текут. Я доченька, ее доченька. Ставлю тарелку и стакан рядом на стол и падаю на колени возле ее кровати. Глажу ее по лицу, ее слезы вытираю. Обнимаю.

— Я в порядке, не волнуйтесь. Меня выпустили. Я с вами теперь буду, рядом. Мы справимся со всем, — шепчу ей на ухо. — Вы сегодня ели? — она плачет и мотает головой. Нелюди… — Я принесла. Представьте, что это овсяная каша на молоке, сладкая. Даже попадаются кусочки банана, а если постараться, но можно почувствовать вкус шоколада, — говорю и слезы текут. Подношу сначала воду… Ота так же как и я, жадно ее пьет. Потом подношу ложку к ее рту, голову приподнимаю ее, на большее сил нет. Она съедает. — Я найду еду, я приготовлю позже что-нибудь сама. А пока есть только это. — Голос у меня тихий, мне трудно даже говорить.

Она съедает все, что я ей оставила.

— Ре-бенок, — шепчет и смотрит на меня. Я резко оглядываюсь по сторонам, а затем на нее, улыбаюсь. Она слышала, когда Рита говорила, чтобы я подумала о малыше?

— Тише, нельзя говорить, — и она улыбается.

Я чувствую касание к своей руке, она взяла меня за ладонь. И я крепко сжала ее в ответ.

— И про это… тоже… не-льзя, — говорит все так же шепотом. Качаю головой.

Радуюсь, но боюсь, что без таблеток, ей станет хуже. Она двигается… Она говорит… Какое счастье!

— Блядь, я чето непонятного сказала? Поменяй ее, — заходит Диана, а Екатерина Александровна моментально расслабила руку и потупила взгляд. На лице ни одной эмоции. Умница, не нужно им знать о выздоровлении. Надеюсь, безумный не сделал ей ничего плохого?

— Мне нужна вода, мыло… Сменная одежда.

— Ищи, я что-ли должна тебе все подавать? Ванная там, — кивает в сторону коридора, — В шкафу какие-то баушкины вещи, под стать вам.

— Спасибо.

Она уходит, ругаясь себе под нос. Я понимаю, что сил у меня нет, я не смогу ее даже перевернуть. Но это сделать надо.

Поднимаюсь и иду искать ванную. Нахожу. Она вся желтая, тут явно никто не жил уже очень давно. Зато есть таз. Ставлю его в ванную и включаю воду. А потом… Я не могу его поднять. Плачу от бессилия. Рука еще болит сильно. Выливаю половину и несу в комнату. Точнее — везу по полу. Возвращаюсь за мылом и нахожу тряпочку. Хоть что-то.

Открываю старый шкаф, тут на вешалках нахожу трикотажный халат, на полках — хлопковую ночнушку, даже хлопковое белье. Все чистое, но запах затхлости присутствует. Ничего. Я очень рада этим вещам.