– Да какая разница, как назвать, главное, чтобы вкусно было то, что налито в тарелке, – начинаю заводиться потихоньку.

– В смысле – налито? Борщ должен быть таким густым, что его не наливают, а накладывают.

Да, капец просто! Сейчас вся наша не начавшаяся совместная жизнь закончится на обсуждении борща.

– Вот приготовь мне такой борщ, что накладывают, я и посмотрю, и попробую.

– Вот и приготовлю!

– Завтра!

– Да хоть завтра! – выпалила Илька в пылу спора и тут же сообразила, что развёл я её на борщ. – Вот же ж ты жук навозный!

– Да и пусть жук, главное, что завтра пообедаю вкусно!

– Я плюну тебе в тарелку!

– Нееее, пожалеешь или меня, или труд свой. Так что завтра жди, часа в два, – довольно потянулся. – Чем после еды займёмся? Предлагаю киношку посмотреть!

– Нет, раз пришёл, то подумай со мной над дневниками Виталия, я со среды над ними сижу.

– Ну дневники, так дневники.

И мы переместились в мастерскую, которая по совместительству гостиная.

– Вот смотри. Я отсканировала все страницы дневников и распечала, – с этими словами Ларька выложила передо мной на журнальный столик скреплённые листы. – А это я попыталась сделать перевод тех частей дневника, что написаны по-польски.

Ещё стопка бумаги легла передо мной. А Илария, засунув руки в карманы джинсов, принялась медленно расхаживать вдоль окон и рассуждать.

– Я по-польски ни бум-бум, поэтому писала все значения слов, которые нашла в словарях. И учти, со временами и падежами тут тоже напряжёнка. Всё-таки Яндекс переводчик не сравнится с человеком. Но, чтобы к кому-то обратиться, надо спрашивать разрешение у Виталия.

Илька остановилась напротив меня и покаталась с пятки на носок.

– Побудь свободными ушами, а? Я тебе расскажу всё, что поняла и что подумала из первой части прабабкиного дневника. Если что-то не понятно или не стыкуется, ты сразу спрашивай. Будем записывать и думать дальше.

– Хорошо, – я стёк с дивана на ковёр, облокотился спиной и разложил перед собой распечатанные листы. – Ушами я работаю хуже всего, но попробую. Может, тебе понравится.

– Пф, юморист. Может, чаю? – опять пришла в движение, расхаживая по комнате.

– Позже, а сейчас я весь одно большое ухо, – прикалываться над Ларькой теперь как-то не выходит, а над собой – самое то.

Илария остановилась напротив меня, посмотрела сверху вниз и, сверкнув своими очками, начала:

– Что удивляет в первую очередь так то, что записи в дневнике не датированы. Вообще. Нет ни одной прописанной даты. Ещё есть следы вырванных листов, но скорее всего, их вырвали чистыми.

– С чего ты решила?

– Нет отпечатков слов ни на следующих листах, ни на предыдущих. Писали в дневнике карандашом или чернильной ручкой. Оттиски на соседних страницах чёткие. Там, где очень расплылось чернила, я слова прочитывала по контурам отпечатков. Но не всё так удалось, я же всё-таки не специалист в этом.

– Ясно, – я кивнул. Ларька прям шкатулка талантов и кладезь знаний. Умная, зараза. – А лимоном страницы не брызгала, может, там тайные чернила?

– Нет, я об этом не подумала, – аж губу закусила от расстройства.

Всё-таки есть хоть что-то, чего она не знает. А я знаю, потому читал в юности приключенческие романы и детективы Конан Дойля. Моё ЧСВ, заметно сникшее при общении с Ларькой, воспряло духом. В штанах тоже ощутимо стало тесно при виде пухлой нижней губы, прикусанной белыми зубами. А клыки у Иларии чуть кривые и верхние двойки неровные, но она этого явно не стесняется. Если улыбается, то широко и смеётся заразительно.

– Если что, попросим у Виталия ещё раз дневники, – после некоторого раздумья выдала Ларька, прервав моё любование. – Слушай дальше. Первая запись в дневнике о том, что надо отнести сапоги в починку к еврею на углу. Из чего я решила, что это вовсе не дневник, а просто тетрадь или блокнот для записей бытовых нужд. Как я себе пишу на холодильнике, что купить в магазине и когда доставка. Но после сапог есть только запись про покупку лавровишневых капель. Я посмотрела в интернете, это раньше было лекарство успокоительное и от давления. Потом пару вырванных страниц. А дальше запись по-польски. Что-то вроде как хорошо, что ты коханый мой, любимый мой то есть, не дожил до этого времени. Я так понимаю, что это или день объявления войны, или начало блокады. Но если блокады, тогда должны быть ещё дневники. Не могло же быть так, что почтенная польская пани не делала записи о войне, о том, что происходит в мире, о том, что муж, заметь – любимый, пропал в тридцать девятом.