В центре экспозиции, на самом видном месте, висел заключенный в рамку «Черный квадрат».

– Я помню его, – сказал Лера, рассматривая картину.

В тот раз полотно играло новыми красками. Точнее одной – сплошной непроглядной тьмой. Как черные дыры, о которых Лера читала в научных журналах. Будто на стене висела не картина, а портал в другое измерение. Подойдешь слишком близко, пересечешь горизонт событий, и вырваться из зоны притяжения уже не сможешь. Шагнешь через терминатор и попадешь на темную сторону.

– Это Эреб, – сказал Петя.

– Что?

– У греков это первородный хаос, вечный мрак.

Лера тогда промолчала.

– Я изменюсь для тебя, – сказал при прощании Петя, сажая ее в поезд на заснеженном перроне.

Губы его дрожали, в глазах стояли слезы.

– Не надо, Петь. Имей гордость.

Тогда она быстро коснулась губами его колючей щеки. А через восемь месяцев пришло сообщение от Тани.

*

На похоронах народу было еще меньше, чем на их свадьбе восемь лет назад. С одной стороны могилы стояла Лера, с другой – Таня, Петина сестра, сильно постаревшая и растолстевшая после очередных родов. С ней был тихий муж-алкоголик и трое шумных крикливых детей, на которых постоянно шикала мать, прерываясь, чтобы утереть платком круглое, раскрасневшееся от слез лицо. Со стороны Леры – никого.

Лера старалась не смотреть в сторону бывшей родни, отдавшись собственному горю. Пусть человек в гробу уже три года был ей никем, но светлые воспоминания о нем нельзя было вытравить из души. Когда тяжелые комья земли глухо застучали по крышке, Лера спрятала лицо в ладони и тихо заплакала. Дождя в тот день не было, но погода стояла пасмурная и ветреная. Холод, непривычный для позднего августа, пробирал до костей.

Уже потом, после поминок, в очередной раз поругавшись с мужем и отвесив новую порцию подзатыльников детям, заплаканная Таня подошла к Лере, заговорив с ней впервые за день.

– Держи, – дрожащей рукой она сунула Лере какие-то бумаги в прозрачном файле.

– Что это?

– Петька просил передать. Он все тебе оставил, галерею свою, картины. Вот так, не сестре родной, которая с ним нянчилась, а вот так… тебе.

Лера взяла протянутые документы, достала из файла, быстро пролистала, пробежала глазами. Она не знала, что сказать.

– Ты мне никогда не нравилась, – продолжала Таня, – да и сама знаешь, не дура ведь, что теперь говорить. Я бы тебя не звала на похороны, но Петька просил, если с ним чего, чтобы тебе сказала. Ты не думай, я насчет наследства этого тебя доставать не буду, в суды там никакие не пойду. Сдалось оно мне, если честно. Просто Петька всегда был чудной, не от мира сего, сколько я с ним намучилась. И картинки его мне никогда не нравились, а от места того, галереи этой, у меня вообще всегда мороз по коже шел. Даже рада, что теперь тебе с ней разбираться. Ну все, Лерка, ты не подумай, я не со зла это говорю, просто чужие мы с тобой теперь. Совсем чужие, только Петька нас связывал, а теперь нет его и все, чего уж там…

Лера слушала и думала, что это был самый длинный их с Таней разговор.

*

Галерея представляла собой одноэтажное здание, бывший частный дом на несколько семей, затерявшийся где-то во дворах среди городской застройки, в минуте ходьбы от центрального проспекта. Соседние высотные здания нависали над ним, будто люди, которые внимательно рассматривали диковинное насекомое у себя под ногами.

Галерея встретила Леру тишиной и холодным сиянием ламп дневного света. Помещения делились на три выставочных зала. В первом, самом маленьком, висели собственные работы Пети – городские пейзажи, пастораль загородных лугов и его главная гордость, картина «Незнакомка». На ней художник изобразил обнаженную девушку у окна, за которым надвигались на город темные грозовые тучи. Лера грустно улыбнулась, глядя на «Незнакомку». Для этой работы она сама позировала Пете, часами стоя голышом, замерев неподвижно, пока он делал эскизы и наброски.