Лера не помнила, как добралась до дома. Сил хватило только, чтобы разуться. Она бросила сумку и зонт на пол, а сама сползла по стене, полностью отдавшись нахлынувшей тоске. Одинокая женщина тихо плакала, закрыв лицо руками, сжавшись комочком в темном углу узкой прихожей в пустой квартире.

*

С Петей они познакомились на первом курсе столичного института. Он был старше на год, учился на художественном, она – на архитектурном. Леру сразу очаровал статный высокий брюнет с серыми глазами, ямочками на щеках и уголками рта, почти всегда приподнятыми в легкой улыбке. Во всяком случае, почти всегда, когда он смотрел на нее. Для Леры, вчерашней школьницы, приехавшей из захолустного райцентра, в большом городе все казалось в новинку. Широкие проспекты, старинные дома, кофейни на каждом углу, а Петя… Петя тогда был для нее целым миром. Средоточием всего, светом и жизнью. С ним Лера, тихая отличница, потеряла невинность, на третьем курсе они уже снимали на двоих квартиру и думали о будущем.

Будущее казалось волшебным, легким и беззаботным, как счастливые финалы старых французских комедий. Поженились они сразу после того, как она получила диплом. На свадьбе были Лерины родители и пара подруг, со стороны жениха – только сестра, намного старше его, заменившая единственному брату рано умерших родителей. Даже спустя время Лера вспоминала тот день с теплотой, как один из лучших в своей жизни.

Тогда она была уверена, что выходит замуж за будущего великого художника. Петя был увлечен живописью, жил ей. Их маленькая квартира-студия была завалена холстами, эскизами, набросками. Он мог часами рассказывать Лере о прерафаэлитах и передвижниках, о витебской школе и бульдозерных выставках.

Однажды Петя показал невесте новую работу – на холсте красовался черный квадрат. Лера привыкла восхищаться его рисунками (бывало, что искренне, но чаще из вежливости и от любви, чтобы не задеть ранимого самолюбия художника), но в тот раз только вопросительно подняла бровь.

– Не поняла? – улыбнулся Петя.

– Ну… квадрат.

Он коротко хохотнул.

– Но квадрат ли это? Ты же архитектор, должна заметить.

Как и у Малевича, на картине Пети каждая грань фигуры не была параллельна противоположной и не образовывала прямого угла со смежной.

– Зритель видит только то, что хочет видеть, – продолжал Петя. – Сколько раз люди, видя картины супрематистов, говорят, мол, и что тут такого, я и сам так могу. Но до сих пор никто так и не смог.

– А ты? – спросила Лера.

Петя улыбнулся еще шире, будто объяснял простую истину несмышленому ребенку. Например, почему вода мокрая или почему самолеты не врезаются в облака.

– А ты присмотрись.

Присматриваясь, Лера открывала для себя все новые грани Петиного «черного квадрата». Фигура меняла оттенки в зависимости от ракурса и освещения, становясь то светло-серой, то абсолютно черной, будто поглощая собой свет. Под чернотой просматривались штрихи и контуры, словно художник много раз рисовал что-то на одном и том же месте, друг на друге, постоянно наслаивая новое изображение на предыдущее, пока нагромождение линий не превратилось в однотонный черный квадрат. Или не квадрат.

Лера так долго всматривалась в картину, что в какой-то момент ей показалось, что линии под чернотой задвигались, в глазах зарябило, запрыгали разноцветные звездочки. Закружилась голова.

– Ого, – она плюхнулась на кровать.

Петя отложил холст в сторону и принялся ее раздевать, целуя в шею, как она любила.

– Ты мой гений, – тихо стонала Лера, – гений…

Но Петя не был гением. Он мог талантливо делать копии чужих работ, но его собственные картины были скучными и банальными. «В ваших работах нет души» – как-то сказал ему директор мастерской. «Пустышка» – вторила ему критик художественного журнала. Петины картины не заинтересовали ни галереи, ни музеи, ни частные коллекции. Самопальные выставки проваливались одна за одной, их посетителями становились только родственники и старые друзья, приходившие туда из вежливости, отвешивая дежурные комплименты, которые не могли никого обмануть.