Как она узнала, что письмо найду именно я? Наверное, никак. Писала наугад, ни к кому конкретно на обращаясь. Просто «дорогой». Кто-то из её внуков. Завещала себя, своё высохшее тело.

Лесной царь милостив, взамен на души он отдаёт дары. За сожжённых лис и зайцев мне возвращались вещи дочери. А что, если сжечь тело человека? Чем тяжелее душа, тем дороже отдача. Что он отдаст мне за бабушку? Проверить был только один способ.

С самого утра я принялся за работу. Заново отправился по хоженым уже местам. Пушистые трупики ждали меня, будто кто-то разбрасывал их на моем пути, мне оставалось только собирать. Я грузил их в тачку и свозил в пустой амбар возле леса. Мусорных куч больше не было, а лучше места не найти.

Надев перчатки, я гвоздями приколачивал гниющие тушки к дощатым стенам. Кости на нитках свисали с потолка, раскачивались надо мной. Поток мертвечины не иссякал. Раздувшаяся от трупных газов лиса, раздавленный автомобильным колесом заяц, кот с вывернутой шеей, барсук с перебитым хребтом. Однажды попалось настоящее сокровище – лосёнок. Он лежал на боку в придорожной канаве, вытянув длинные окоченевшие ноги. Тяжёлый, я с трудом погрузил его в тачку и, обливаясь потом, отвёз к амбару.

К вечеру уже почти не чувствовал себя от усталости, отваливались натруженные руки. Запах смерти впитался в меня, засел глубоко внутри. Но я был доволен собой. Изнутри стены строения, насколько мне хватало роста, гниющей обивкой покрывали тела животных, их густо облепили проснувшиеся мухи. В разинутых пастях, ранах и пустых глазницах копошились опарыши, вываливались, извивались в свернувшихся лужицах трупного сока на земле.

Кому не хватило места на стенах, вповалку лежали не земле, кучами и друг на друге. Нутро амбара представляло собой выгребную яму, разверзшийся животный ад, ночной кошмар сюрреалиста. Внутри не было свободного места, пустовала только лавка вдоль стены.

Когда начало темнеть, я побрёл домой, едва переставляя ноги. Заснул быстро, без снов. Спал долго и крепко, как никогда. Впереди меня ждал важный день.

Первым делом я отнёс бабушку. Почтительно и осторожно спустил мумию с чердака и на руках понёс через поле. Она была легкой, почти невесомой. При каждом моем шаге внутри нее что-то шуршало, хрустело и перекатывалось. Усадил на лавку, как и была, закутанную в шкуру. Наружу высовывалось только почерневшее лицо.

С дедом пришлось повозиться. Взяв лопату и лом, я пошел на кладбище, свернул тяжеленный памятник. Копал долго, до стёртых в кровь ладоней и боли в спине, совсем отвык от физической работы. Едва не закричал, одновременно от страха и радости, когда лопата чиркнула о сгнившие доски гроба. Подцепил одну пальцами и без труда вырвал с гвоздями. Ноздри клеем забил тяжёлый запах, я едва успел выскочить из вырытой ямы. Стоя на четвереньках, долго выплёвывал переваренный завтрак. Когда приступ закончился, я заглянул в могилу.

В щели показался пожелтевший оскал мертвеца. Череп, почти голая кость с остатками кожи, мышц и сухожилий. В больших глазницах чернела пустота. В одной свили гнездо какие-то мелкие подземные зверьки. Натаскали в череп сухой травы, пуха и птичьих перьев.

– Здорово, дед, – прохрипел я, дрожа и снова спрыгивая вниз.

Выломав оставшиеся доски, я потянул мертвеца за лацканы пиджака. Показалось, что он улыбнулся мне еще шире. Дернул головой, будто кивнул. Тачка ждала наверху.

Вместе они смотрелись почти идеально. Бабушка и дед на лавке в окружении мёртвых животных. Когда все было готово, я сходил домой за канистрой. Оставался последний штрих – дедовы медали. Я цеплял их к его грязному, задубевшему от сырости и земли пиджаку. «За отвагу», «За победу над Германией», «За взятие Будапешта». Закончив, отошёл, полюбовался работой, смахнул с глаз набежавшие слёзы.