Стало страшно оттого, что время идет так быстро, что скоро должен уступить свое место в этом мире тем, кто придет после него. Только Марья будет жить вечно. Но он был рад, что дочь все же позволила себе узнать, что такое любовь. Да, впереди ее ждала боль утраты, но сейчас Марьюшка была счастлива, и он – вместе с ней. Счастлив за нее и за Кощея.

*реальный тест на беременность, известен с древности

8. 7.

Наверно, проход в пещеру завалило не полностью, потому что немного света откуда-то все же просачивалось. Или где-то была расщелина, ведь вылетали же на охоту нетопыри: иногда перед лицом мелькали черные тени. Становилось чуть светлее – день, темнело – ночь, но Марья давно сбилась со счета. Может, прошел месяц, а может, год или столетие. Марена так и не откликнулась на ее немой зов. Не хотела - или не могла?

И все же Марья ждала. Чего? Наверно, она и сама не знала. Что кто-то придет и спасет? Что богиня все же вспомнит о ней? А чтобы не повредиться рассудком, снова и снова перебирала счастливые часы и дни с Кощеем, жалея, что их было так мало. Что слишком долго сопротивлялась своему чувству.

В тот зимний вечер, когда отец пришел к ней в светлицу и спросил, люб ли ей Кощей, Марья решила, что никогда не выйдет замуж. Будет служить Марене и помогать недужным, перебираясь из одного места в другое, где ее никто не знает. А еще надеялась, что выучится Кощей всему нужному и тоже уйдет – не останется же у Морея до старости. Значит, надо сжать сердце в кулак и дождаться этого. А там станет легче.

Но время шло – два долгих-долгих года. Кощей не уходил, легче не становилось. Броня, в которую она себя заковала, оказалась непрочной, как весенний лед, а под ним уже бурлила, просыпаясь от зимнего сна, река. Настал семнадцатый Марьин месяц травень, и поняла она, что не может больше сопротивляться, что силы на исходе. Поняла в тот день, когда Кощей забрался на крышу, чтобы поправить покосившуюся от снежной тяжести резную причелину.

Она принесла из колодца два ведра воды и остановилась, глядя, как солнце играет в его черных волосах, на обнаженной, блестящей от пота спине и плечах. И снова ее залило жаром, заполошно забилось сердце, стало трудно дышать. В отчаянии, почти не сознавая, что делает, скрестила Марья пальцы, зашептала:

- Мара-Марена, помоги, дай мне силы!

Но не слышала ее богиня – или не хотела слушать?

Кощей спустился с крыши, подошел к ней, попросил, глядя в глаза:

- Можно мне попить, Марьюшка?

Она принесла из избы черпак, набрала воды из ведра, протянула ему и смотрела, затаив дыхание, как волны пробегают по его горлу, как блестят на солнце упавшие на грудь капли. Тяжело сглотнув слюну, невольно подняла руку, чтобы стряхнуть их, но Кощей поймал ее пальцы, сжал, мягко потянул к себе.

Судорожно всхлипнув, Марья вырвалась и убежала за дом. Села на завалинку, спрятала лицо в ладонях, не зная, что будет делать, если он придет к ней. Не зная, чего больше хочет: чтобы пришел или чтобы оставил ее в покое.

Но Кощей не пришел, и с того дня она больше не знала покоя, ни днем ни ночью.

Пробежал травень, а за ним и изок, наполненный стрекотом кузнечиков. Марью лихорадило, руки дрожали, лицо пылало. Кощей приходил в ее сны, бесстыдные, жаркие, как летний полдень. А наяву, стоило увидеть, хотелось бежать от него, но еще больше - к нему. Когда они сидели втроем с Мореем в чулане или шли в лес, все вокруг становилось зыбким, плывущим. Она не слышала, о чем говорил отец, отвечала невпопад, забывала, что должна сделать.

Вокруг что-то происходило – словно за туманной пеленой. Кажется, Княжич сватал соседскую Аленку, но ему отказали. Кажется, плакала Любава и ворчала Рада. Все это было где-то далеко, за тридевять земель. Марья снова, как в самые первые дни, когда Кощей только пришел к ним, тонула в омуте его глаз и видела мир сквозь темную толщу воды, скрывшей ее с головой.