По спине пробежал холод, словно распахнулось окно и метель запустила в светлицу свои снежные лапы.

- Значит, это правда… - она с трудом перевела дыханье. – И что я должна делать?

- То, чему тебя научил отец. Иногда я буду брать твое тело, если понадобится.

- Как? – испугалась Марья еще сильнее.

- Не бойся. Ты даже не почувствуешь. Если мне нужно будет явиться кому-то из смертных, я приду к нему в твоем облике. Своего у меня нет. То, что видишь ты и все мои служители, лишь морок. Но другие и его не могут увидеть.

- Почему я?

- Ты из рода тех, кто служит мне от века. К тому же обещана. Я забрала тебя из нави, теперь ты не сможешь войти туда, даже если захочешь. И старость над тобой не властна.

- Но… что скажут люди? – всхлипнула Марья. – Когда все будут стареть и умирать, а я – нет? Умрет мой отец, муж, дети, а я…

- На свете не одна твоя деревня, - оборвала ее Марена. – Найдешь, где поселиться, когда люди начнут дивиться твоей неуходящей молодости. Родители и так обычно умирают раньше потомков. Дети? У тебя не будет детей, Марья. Ты еще не поняла? Ты должна была умереть, поэтому в свитке жизни нет твоих детей. Мертвое не рождает живое. Ну а муж… Сейчас говорить об этом рано, время еще придет. Смотри и запоминай, - она подняла руку и скрестила три пальца, - если нужна будет помощь, зови меня. Ты бессмертна – но уязвима.

Воздух вновь пошел волнами, и видение исчезло. Зашипела и погасла лучина. Упав на лавку, Марья уткнулась лицом в тулуп и разрыдалась.

5. 4.

Сколько Княжич себя помнил, он всегда кого-то ненавидел. Не просто не любил, а до глубины души. Вряд ли тот, кто его не знал, мог предположить, что такой пригожий парень может быть таким черным изнутри.

С детства Княжич знал, что они с матерью живут у чужих людей из милости. И что помогают им – тоже из милости. Благодарность? Нет, это чувство ему было незнакомо. Как той мерзкой твари, которая кусает кормящую руку.

Мать при рождении выбрала ему имя Ратибор, но оно забылось. Звали по-церковному, а чаще – в насмешку! – Княжичем. Не было в деревне ни одного человека, от стариков до младенцев, которые не знали бы, от кого прижила его Любава. Смеялись над ней, а перепадало ему.

Однажды он подслушал – а в этом деле с ним никто не мог сравниться, - как сказал матери отчим Морей:

- Время неумолимо, но лживо и забывчиво. Сейчас над Ванькой глумятся. Его дети еще будут знать, от кого ты его родила, а внуки или правнуки уже станут говорить, что он и в самом деле был княжьих кровей.

Вот только меня к тому времени уже не будет на свете, зло подумал про себя Княжич. Что мне с их разговоров?

Был он не только темен душой, но и труслив. Боялся насмешек, боялся боли, а больше всего – смерти. Мысли о том, что его потомки будут жить, когда он уйдет в навь, грызли железными зубами.

Морея, женившегося на матери и взявшего их в свой дом, он и так ненавидел, а после этих слов возненавидел вдвое. Как и Марью – сводную сестру. Та хоть и росла без матери, но в холе и заботе. Отец любил ее больше всего на свете и лелеял как мог. Показать свою злобу Морею Княжич боялся, вымещал все на Марье.

Ударить ее, толкнуть, дернуть за косу – как будто на миг становилось легче, аж теплело на душе. Быть может, пожалуйся она отцу, выпори тот его вожжами – и задумался бы Княжич, а стоит ли продолжать. Но у Марьи привычки жаловаться не было. Она пыталась дать сдачи, пускала в ход ногти, но это еще больше его злило и раззадоривало.

Бесило и то, что Морея в деревне уважали и побаивались. Единственный сын зажиточных родителей, он получил от них большой справный дом и много всякого добра. Да и как знахарю платили ему за помощь немало. И все это должно было остаться Марье и ее мужу, а Княжичу предстояло строить свой дом и уходить туда. Ни с чем. Если только за женой получит чего-нибудь. Но кто в здравом уме отдаст дочь за него – за Княжича, даже если он пасынок Морея? Разве что такую же голодранку.