Когда-то парни и девки свободно выбирали себе пару, после чего женихи делали вид, что умыкают невест. Но затем вместо них стали решать родители. И все же Марья надеялась, что отец не станет неволить ее, не поведет к нелюбимому. Думать об этом было страшно – вдруг попадется такой отвратительный муж, как Княжич, от одних только потных лап и мерзкого запаха которого бросало в холодную дрожь.

С начала осени стало Марье совсем не по себе: хотелось то плакать, то смеяться без причины. Болела голова на закате, а днем тянуло в сон. И тревожило что-то смутное, неясное. А в тот день, когда землю припорошило снегом, увидела на рубашке темные пятна, и стало еще тревожнее.

Отцу она ничего не сказала, но тот узнал от Рады. И сделал то, что должна была сделать мать: расплел ее косу и заплел снова с лазоревой, под цвет глаз, лентой.

- Послушай меня, Марьюшка, - сказал он с тяжелым вздохом, надев ей на волосы венец. – Пришло время узнать важное. Очень важное. Ты должна была умереть вместе со своей матерью, но я умолил Марену спасти тебя. Она исполнила мою просьбу, с условием, что ты будешь служить ей… вечно.

- Вечно? Как это – вечно? – испугалась Марья.

- Ты не умрешь, пока стоит земля. Больше я ничего не могу тебе сказать. Скоро увидишь ее и узнаешь все, что должна знать.

- Но я не хочу! – она залилась слезами. – Все умрут, а я буду жить? Вечно служить смерти?!

Марья знала, что в их роду издавна служат Макоши и Марене, но навечно стать для смерти особой подручной? И что та заставит ее делать?

- Марена не смерть, - возразил отец. – Она – другая сторона жизни. Все вокруг нас умирает осенью, чтобы возродиться весной. Так и люди уходят из этого мира в другой, освобождая место тем, кому они дали жизнь.

- Лучше б ты позволил мне умереть, не родившись, - прошептала Марья, но так, чтобы он не услышал.

День шел за днем, ничего не происходило, и она уже начала думать, что не так поняла слова отца. Или он не понял то, что услышал от Марены.

Как же можно жить вечно?! Наверно, он имел в виду, что Марье придется служить ей до самой своей смерти – весь свой век. Это уже не так пугало. Она охотно и без особого труда перенимала от отца его знания и умения и готова была помогать ему во всем. Если, конечно, не придется выйти замуж, но пока об этом не хотелось даже думать.

Тем временем зима входила в свои права. Снег уже не таял, ложился покровом. В светелке, где жила Марья, по ночам было холодно, тепла от печи не хватало, но не спать же в горнице на полатях. Думать о том, что отец с Любавой по ночам занимаются… тем самым, не хотелось, а быть рядом – и того больше.

Как-то вечером Марья стояла у окна, закутавшись в тулуп, под которым спала, и глядела на метель – точнее, на белесую мглу: бычий пузырь и днем-то немногое позволял рассмотреть. И вдруг что-то произошло.

Под горлом сначала похолодело, словно проглотила кусок льда, а потом наоборот вспыхнуло огнем. Лицо кололо тонкими иглами, как на морозе. Обернувшись, она увидела в свете лучины марево, какое бывает в жару над землей: воздух плыл, растекаясь волнами. А за ними…

В испуге Марья закрылась руками, поглядывая между пальцами.

За текущими струями все более отчетливыми становились очертания высокой статной женщины с длинными черными косами.

- Здравствуй, Марья-Марена!

Это был не голос – слова звучали внутри нее, разбегаясь с кровью по жилам.

- Здравствуй… - прошептала Марья, чувствуя, как подгибаются колени.

- Ты ведь не поверила отцу, когда он сказал, что тебе придется служить мне до скончания веков?