Он бы женился на Марье, но кто разрешит взять сводную сестру? С кем в доме едят, на тех не женятся.

Хоть и ненавидел Княжич Марью, но это не мешало хотеть ее, едва вошла та в девичий возраст. Ему уже стукнуло пятнадцать, и плотские желания терзали так, что ни одной ночи не проходило без жарких лукавых мечтаний с руками в портах. И не только по ночам – так и норовил он подглядеть, как девки и бабы купаются в реке, а если удастся, то и в баню сунуть нос, где голые, а не в рубахах. Разве ж можно было удержаться и не ублажить себя?

Когда купались парни в исподнем, Княжич ревниво посматривал, кого как одарило от рождения мужской снастью. Может, лишь казалось ему так, но выходило, что его богачество - самое неказистое. И снова перла из него злоба с завистью. И страх, что поднимут девки и бабы на смех, едва увидят. Поэтому хоть и был он известным рукосуем еще с отрочества, но на большее не отваживался, лишь бахвалился своими выдуманными подвигами без удержу. Однако никто не верил.

Были раньше времена, когда не видели ничего дурного в том, чтобы яриться до свадьбы. В праздники ночью купались все вместе, а потом скакали через костры, одежу утром долго искали по кустам. А если девка понесла – женились охотно, ведь та уже показала, что плодовита. Но церковь вбивала в головы, что поять девку или чужую жену – грех и блуд, и будут на том свете бесы вечно жечь срам каленым железом.

Молодые парни, у которых весь разум был в портах, надеялись со временем покаяться… ближе к старости. Тешились, когда получалось, но жениться - если, конечно, не по любви - уже хотели на целых. Да и родители следили за дочерьми, чтобы те себя соблюдали. Оставались молодухи, отданные за нелюбимых, только и тем без надобности были неумелые юнцы.

Не бреши, Княжич, говорили ему. Кто ж тебе даст потетериться? Разве что Яга – костяная нога. Бери, не раздумывай. Когда дерешь, горб не видно, да и нога кривая не мешает.

Яга Княжичу была без надобности. Хоть и бегала она за ним с детства, брезговал ею. А вот к ненавистной Марье с тех пор, как появилась у нее в косе девичья лента, тянуло изо всех сил. И ведь понимал, что, если пожалуется та отцу, ему несдобровать. Говорили, чары ведовские навредить никому не могут, но не слишком Княжич этому верил. Да и без чар мог Морей оторвать все, что бренчит от натуги ниже пояса.

Понимал – а руки сами тянулись огладить там, где мягко округлилось. И не только огладить, а сжать, стиснуть, смять до боли. Так, чтобы навернулись слезы. Хотелось увидеть ее страх, услышать мольбу. Но ни разу не доставила ему Марья такого удовольствия. Отбивалась молча и яростно. Зато по ночам в мечтах и в снах он брал ее так грубо, как только мог представить.

А потом появился Кощей, и от Марьи пришлось держаться подальше.

Едва увидев незваного гостя, Княжич понял: они будут заклятыми врагами. Словно подсказало что-то звериное, нутряное. Он таращился на высокого, худого, как жердь, парня со стянутыми узкой лентой черными кудрями и ничего не мог поделать с желанием вцепиться зубами ему в глотку. А уж когда увидел, как смотрит он на Марью, а та на него…

Думал, понадобилась тощему трава какая целебная или наговор, а Морей вдруг заявил, что тот будет с ними жить, да еще и спать устроил его в теплую боковушу, которую Княжич считал безраздельно своей. Задав вопрос, откуда этот клятый Кощей взялся, он обдумывал попутно, что бы такого сотворить и заставить того убраться подобру-поздорову – а если не слишком поздорову, тоже неплохо.

Но ответ поверг в тоску: Морей взял его себе в ученики. Еще один ведьмак поганый! И что тут поделаешь, если гадить ему - себе дороже. Только терпеть. И надеяться, что свернет Кощей шею… случаем. Все ведь бывает.