– Товарищ полковник, Кошкин явился.

– Являются, Ниночка, черти во сне, – ответили ей добродушным басом, – давай его сюда.

Обернувшись ко мне, она кивнула, заходи, мол.

Полковник, значит.

Зайдя, я хотел было, щелкнуть каблуками, вытянуться и доложить по форме, но вместо этого немножко офигел. За совершенно пустым столом сидел широкоплечий крепыш, лет сорока, с коротким ежиком рыжеватых волос, треугольным лицом и круглыми оттопыренными ушами, одетый в цветастую рубаху-гавайку с короткими рукавами. И довершали картину глаза – небесно-василькового цвета.

Всяких полковников я повидал на своем веку, но такого легкомысленного вида, встречать не приходилось. Он приподнялся из-за стола.

– Ну, чего стоишь, как сосватанный, лейтенант Кошкин? Проходи не стесняйся, знакомиться будем. – протянул руку, – Михаил Юрьевич меня зовут, как Лермонтова. Тезки мы, значиться, с тобой в некотором роде.

Я приблизился и аккуратно пожал его твердую ладонь.

– Бери стул, присаживайся, – милостиво разрешил он, – разговор у нас с тобой будет. Ниночка, – обратился, к застывшей в дверях секретарше, – будь добра, набери Бориса Арнольдовича и пусть прихватит материалы по шифру 0301. И чаю нам сообрази с лейтенантом.

Ниночка беззвучно испарилась.

Михаил Юрьевич открыл ящик стола, достал оттуда листок с машинописным текстом, протянул мне.

– Вот, подпиши, пока суть да дело.

Взяв листок, я пробежал его глазами. Ну, конечно, «подписка о неразглашении», а чего я ожидал от этой конторы.

«…сведения, составляющие государственную тайну… предупрежден… за разглашение сведений… предусмотрена ответственность в соответствии со статьям уголовного кодекса…»

Все ясно – измена Родине – наказание: расстрел, через повешение. Даже дочитывать не стал, расписался и вернул листок.

Полковник лениво убрал листок обратно в стол и поднял на меня свои бирюзовые рентгены.

– Имя: Оккель Марк Генрихович, вам о чем-нибудь говорит?

Я аж вздрогнул. Дядя Марк… вот чего не ожидал, того не ожидал.

– Да, конечно, это мой родной дядя… по матери.

* * *

Мои родители умерли, когда мне было три года. Как мне сказали – погибли в автокатастрофе. А меня усыновил родной мамин брат – дядя Марк. В его семье и прошло мое детство. Мы жили в Ленинграде вчетвером: дядя Марк, его жена тетя Софья и её дочь, моя сводная сестра и ровесница Сашка.

Дядька, работал в каком-то закрытом ящике большим начальником, и был очень обеспеченным человеком. Жили мы в отдельной четырехкомнатной квартире в центре, имелась также, большая дача и машина «волга».

На досуге дядя увлекался холодным оружием – у него имелась приличная коллекция. Тетка была специалистом по древним и мертвым языкам – в доме хранилась огромная библиотека.

Все школьные каникулы мы с Сашкой проводили на даче. Там постоянно что-то происходило, жизнь была наполнена какими-то бесконечными приключениями и переживаниями. Тетушку очень мало волновали расцарапанные колени, растрепанные волосы и руки в цыпках – можно было делать почти все, что хочешь – лазить по деревьям, нырять головой вниз с моста, ночевать в лесу «как индейцы» и заниматься еще сотней похожих, важных дел. Каникулы пролетали точно один день – яркий, пестрый, выпадающий из повседневной реальности. Хотелось, чтобы это состояние вечного праздника и приключений не заканчивалось никогда.

Но детство, как и все в жизни, увы, кончается. Сначала пропал дядя Марк. Ушел осенью в лес и не вернулся. Был грандиозный шухер, его долго искали и милиция, и комитетчики. Мне кажется, они думали, что дядя сбежал заграницу. Нас всех трясли, как груши, но потом вдруг отстали. Не лишили ни квартиры, ни машины, ни дачи.