Ведьмы загалдели, как деревенские куры. Толкаясь, словно им на широком поле тесно, одна за другой поворачивались они лицом к заходящему солнцу. Лишь Ярослава подмигнула, да осталась стоять подле Луши.

– А ты чего? – спросила Лукерья.

– А я в прошлое полнолуние так приняла, что потом две седмицы отходила, – засмеялась она. – Вот и наказала мне Лешачиха в этот раз лишь ведьм-первогодок сопроводить, а сама чтоб ни-ни. Погляди, вот умора!

Яра не отрываясь глядела на ведьм, визжащими голосами требующих себе силищу невиданную прямо сейчас и прямо в обе ладошки. Лешачиха фыркала, но помалкивала, справедливо рассудив, что сама природа научит лучше. Так и приключилось: откуда ни возьмись набежали черные тучи, заполнили прежде ясное небо, да пролились таким ливнем, что ведьмы бросились врассыпную. Далеко убежать, правда, не успели: все стихло также быстро, как и началось. Удивительно, но Луша, Ярослава и Лешачиха стояли совершенно сухими, словно и не бушевала мгновение назад в поле гроза. Цветы тоже не примялись, лишь незадачливые юные ведьмы яростно выжимали мокрые платья да расплетали косы.

– Подождите, – испуганно воскликнула Лукерья, – это не все!

По полю катился огромный огненный шар. Он приближался с голодным звериным ревом, и от ужаса Луша застыла на месте и не могла отвести взгляда. Она лихорадочно вспоминала, когда и кому успела так насолить, чтоб ее небесный огонь заживо жег, но ее мысли прервал гневный крик Лешачихи:

– Богумил! В который раз говорено?! Опять пшеницу подпалили!

– Только чуточку, – раздался прямо из пламени веселый голос. – Горыныч, выдыхай!

– Ложи-ись! – завопила Лешачиха, и все девицы рухнули наземь, как подкошенные. Над ними пронеслось горячее пламя, сменившееся ядреным дымом.

– Горыныч? – зашептала Луша на ухо Ярославе. – Тот самый?!

– Внук того самого, – отозвалась Яра.

– В честь деда назвали?

– Почти, – девица неожиданно хихикнула. – У них, эт самое, с мозгами-то не очень. Огонь выдыхает, сталбыть, Горыныч. Этот вот меньшой.

– А Богумил кто таков? – допытывалась Луша.

– Младший сын Ивана-царевича, кровопийца эдакий! – возмущенно ответила Ярослава.

– Иван-царевич кровопийца? – не поняла Лукерья.

– Сынок его, – пробурчала Яра. – В нем мозгов столько же, сколько в Горыныче, столько кровушки тут всем выпил, что на дюжину кровососов бы хватило и еще бы осталось. Вон, погляди, набедокурил и доволен!

И Лукерья поглядела. На золотые кудри, ясные голубые глаза, крепкие плечи под закопчённой, когда-то белой рубахой. Залюбовалась широкой радостной улыбкой, а когда Богумил вдруг на нее посмотрел, затаила дыхание, покраснела от смущения, да уставилась на свои босые ноги.

«Вот оно, оказывается, как бывает, – подумалось Луше. – Когда суженый пред тобой является».

То, что явился этот самый суженый не пред ней одной, было неважным. Как и то, что залихватски свистнув, Богумил вскочил на чешуйчатую спину Горыныча, и, крикнув «Лети!», понесся прямо над головами гомонящих ведьм. Пролетая над Лушей, трехглавый змей вдруг замедлился, и этого мгновения хватило Богумилу, чтоб вложить в непослушные Лушины ладони букет полевых цветов, тут же собранных, хитро подмигнуть, и скрыться в лесу.

За ужином в трапезной было шумно. Собрались и те, кто к обеду не поспел: богатыри, что под предводительством Добрыни сыновей первого Горыныча догнать пытались, златокудрые племянницы Черномора, сторожившие заветным академские врата, юные домовята, наказанные Нафаней за какую-то провинность и теперь ворчащие, что весза ь день оттирали ведьминские котелки от застарелых зелий.