— Эта жажда, — губы Норена исказил болезненный смешок, — проклятие, которым нас наградили мудрецы. Я испытываю удовольствие, когда убиваю энтари — но у меня есть на то множество причин более веских, чем первобытный инстинкт. В остальном, как и любой из крылатого народа, я ненавижу смотреть на чужую смерть и тем более её нести.

Велена молчала. Приближение дворца стало достойной причиной оборвать разговор. А тем временем литые бронзовые ворота, украшенные изображениями молний, показались между колонн.

Они оставили коней на попечение слуг и двинулись по ступеням вверх. Здесь, в тени портика, уже стояло несколько десятков человек. Они беседовали между собой и даже пили вино. Норен почувствовал себя невыносимо неуместно, в алом как кровь камзоле, среди тех, кто привык к подобной одежде куда больше его. Он нервно поправил манжеты батистовой сорочки, видневшейся из-под рукавов.

— У вас принято рядить римлянами рабов? — спросил он.

Губы Велены на мгновение дёрнулись, когда та оглянулась на него.

— Это допустимо, — спокойно сказала она. — Никто не будет удивлён. Многие патриции содержат, к примеру, карликов и шьют им ливреи, как у благородных господ. Это смешно.

— Я смешон, — заключил Норен. Краснеть он не умел. Вместо этого в глубине души поднялась злость, но Норен поспешил урезонить её. Велена несколько секунд смотрела на него, а затем медленно произнесла:

— Ты — нет. Ты очень красив, что бы не было на тебе надето.

— Даже если не надето ничего? — Норен сжал кулаки, но Велена не обратила внимания на этот жест.

— Особенно, если не надето ничего, — сказала она.

Двери они миновали в молчании. Норен не желал думать о том, какие планы имеет на него патрициана. Он не понимал, почему та не берёт то, чего желает, силой и зачем затеяла игру. Впрочем, энтари любили игры — это Норен прекрасно знал. Ему же оставалось одно — быть начеку.

Уже в первом помещении от обилия драгоценных ковров, золотых статуй и многоцветных картин в резных рамах у Норена зарябило в глазах.

По обе стороны вдоль стен выстроилась стража — от взгляда Норена не укрылось, что Велена приветствовала некоторых из караульных молчаливым кивком.

Далее, по другую сторону этого холла, дворец императора разбивался на несколько просторных внутренних двориков. В одном из них был расположен чудесный сад — куда более просторный и ухоженный, чем тот, что Норен видел в доме Хейд. В ветвях деревьев здесь щебетали птицы, а по дорожкам, усыпанным золотистым песком, разгуливали павлины.

Миновав его, они прошли в следующий зал, где тут и там были расставлены столы, покрытые скатертями с золотым шитьём. К патрициане тут же подскочили двое мальчиков и, усадив её на скамью, принялись стягивать с Хейда уличные сандалии. На замену они принесли легкие шёлковые туфли, но прежде чем надеть их, долго омывали ноги патрицианы в смешанной с розовым маслом воде и отирали ещё каким-то густо пахнущим составом, от которого у Норена через некоторое время защипало в носу. На крылатого никто внимания не обращал и тот сделал вывод, что черты лица издалека выдают в нём раба. Мысленно он порадовался тому, что Велене не пришло в голову надеть на него ошейник, какие носили эти двое слуг. Чтобы положение спутника стало ещё ясней.

На голову Хейд тем временем надели венок из роз и, склонившись перед ней в поклон, учтивым жестом указали на одно из немногих свободных лож.

Не оглядываясь, патрициана прошла туда. Отпустила рабов и стала ждать, пока те отойдут достаточно далеко.

В зале было почти светло. По углам и на резных столиках стояли канделябры с множеством лампад, но света их всё равно не хватало, чтобы разогнать тени по углам. Императоры древности и корабли, скользившие по волнам, чудовища из мифов и легенд — все они смотрели на собравшихся из темноты, а те, по восточному обычаю, расседали на подушках и коврах тут и там, потому как скамей не хватило на всех.