Однако не тут то было. За пальчиками последовал юркий язычок. Его острый кончик безошибочно нащупал самое чувствительное местечко и теперь выписывал на нём замысловатые узоры.

— Линарэ, уймись, — пробормотал Антарио, не открывая глаз.

— Я тебя хочу.

Антарио издал громкий и довольно картинный стон — абсолютно убедительный, на взгляд юной полукровки. И потому, решив, что стон является приглашением к продолжению, она потянула Антарио за плечо, опрокинула на спину и сама завалилась сверху, потираясь о сильное и красивое тело.

— Линарэ, я смертен!

Вместо ответа Антарио получил лёгкий поцелуй в район плеча и вынужден был открыть глаза, чтобы всё-таки оторвать от себя настырную любовницу.

— Тебе больше нечем заняться? — спросил он, разглядывая широкие, как у чистокровных крылатых, скулы, и серебряные искорки в дымчато-серых зрачках.

Линарэ была его племянницей, но оба предпочитали об этом не вспоминать. Линарэ знала, что для дома энтари она никогда не станет ни дочерью, ни наследницей, даже при том, что отец её был на десяток лет старше Антарио — был, пока не погиб на войне, совсем ещё молодым.

Антарио предпочитал не напоминать о том, чего никто из них не мог изменить. И о том, что им обоим могло создать немало проблем. Отец Линарэ, Каталон, был старше Антарио на пятнадцать лет — а дочь его младше Антарио всего на шесть лет, так что сколько Антарио помнил себя, неспокойная, как морские волны во время прибоя, дочь рабыни и одного из патрицианских детей росла рядом с ним. Сначала Линарэ была его служанкой. Примерно до тех пор, пока Линарэ не исполнилось четырнадцать, а Антарио — двадцать.

По мере взросления отношения их стали принимать иной оборот, и теперь Антарио уже не помнил, чтобы засыпал без неё.

— Я могу хотеть тебя только потому, что мне больше нечего хотеть? — с деланной обидой поинтересовалась Линарэ.

— Ты и хочешь меня, потому что тебе нечего хотеть! Потому что выходить за ограду боишься, а в доме уже все углы обошла за последние несколько недель.

— Предлагаешь мне сходить на рынок? — поинтересовалась Линарэ. — Ладно, я пошла…

— Лежать! — отрезал Антарио. Его любовница не очень плохо, но и не очень хорошо владела клинком. Однако вряд ли подобные умения смогли бы ей помочь, когда за каждым углом прятались агенты Армии Освобождения.

Линарэ в той же мере не испытывала желания быть освобождённой, в какой Антарио не хотел, чтобы её кто-нибудь освободил. Потому с тех пор, как в Риме всё пошло кувырком, Линарэ оставалось сидеть взаперти, ожидая, когда хозяин вернётся из караула — и тихонько звереть. Потому что Антарио был прав. Все книги в доме она уже перечитала, испробовала все мечи и поняла, что в одиночку заниматься фехтованием для неё никакого интереса нет. Пробовала играть на флейте, но быстро поняла, что не имеет к этому ни малейшей способности, и, в конце концов, стала просто сидеть у окна, глядя на улицу и скучать.

Ситуацию усугубляло то, что Линарэ без конца слышала обрывки сплетен о том, как кто-то из патрициев не вернулся назад. Смерти в городе стали делом совсем уж нередким, и Линарэ дёргалась каждый раз, когда с улицы раздавался стук копыт, задерживала дыхание не зная, едет ли это господин или гонец, который хочет сообщить, что Антарио больше нет.

— Придумай себе занятие, — в который раз безуспешно посоветовал Антарио, зная, что никакого занятия Линарэ всё равно не найдёт. К тяжёлой работе та не привыкла, копаться в тканях устала, а ничего более полезного, чем расчесывать господина и развлекать его по ночам — не умела.