с тобой. Мне противно, Гладкова. Ты мне противна. Я каждый миллиметр тебя презираю. Мне мерзко даже одним воздухом с тобой дышать, понимаешь?

Бьет будто под дых.

А я стою, как вкопанная, растеряв всё своё дурацкое остроумие.

И вроде бы знала всё это ― всегда знала ― но всё равно что―то невыносимо сосет под ложечкой. Хотя ведь не должно?

― Ты винишь мою маму в том, что отец ушел от твоей. Не понимая, что он никогда не бросал тебя. Ты всегда был важен для него.

― Замолчи.

― Ты мог общаться с ним. Всегда мог. Отстраниться ― был только твой выбор.

― Я сказал хватит.

― Ты думаешь, что ненавидишь меня, но на самом деле злишься на себя, потому что знаешь, что всё это время мог быть любим, но сам от этого отказался. Твоя мама тоже знала это. Она пыталась с тобой говорить…

― Заткнись, ясно? ― предупреждает, и вижу, как его передергивает. ― Не смей говорить о ней! Никогда, поняла?

Верчу головой, потому что и не смогу. Надо, но сил попросту больше нет.

К чему всё это?

Кого я пытаюсь обмануть?

Ненависть Бестужева ко мне так велика, что способна уничтожать целые Вселенные. И вряд ли чему―то или кому―то под силу это изменить.

Плотнее прижимаю к себе учебник и несусь прочь, не оборачиваясь. Как можно дальше от этого места и от него особенно…

Вздрагиваю, слыша, как за спиной что―то в дребезги разбивается, но вылетаю из дверей Школы, всё так же не поднимая взгляда. Врезаюсь в твердое тело ещё до того, как ловлю его в свой фокус. Бросаю тихое «извините», и уже собираюсь уйти, как чьи―то руки останавливают и осторожно берут за плечи.

― Эй, всё нормально? ― Болконский. Его голос такой теплый, не то, что у Бестужева... ― Соня, эй. Посмотри на меня. Ты что, плачешь?

― Нет, я…

Боже, да, я плачу.

Да что со мной, в самом деле?

― Тебя обидел кто―то? ― обидел… ― Он, да? ― и хочется сказать, что нет, но язык не поворачивается солгать. А Макс всё понимает по глазам. ― Я убью его.

― Максим, не надо! Он не сделал ничего! ― кричу, но бесполезно.

Болконский влетает в двери Школы будто тропический циклон, обещающий разрушить на своём пути всё и вся ― Его особенно. А я влетаю следом, потому что два столкнувшихся друг с другом урагана не предвещают ничего хорошего. Вообще.

― Максим! ― всё ещё пытаюсь достучаться и мысленно корю себя за слабость.

С чего я вообще заплакала? Почему не сдержалась? Мне ведь плевать на Антона, плевать, ведь так? На его обидные слова, на его ненависть и прочее… тогда почему?

Не успеваю добежать, остановить всё это не успеваю, Болконский находит Бестужева раньше и с кулака бьет его прямо в нос.

― Не надо, умоляю! Перестаньте!

Мой крик теряется на фоне рыка Антона, когда тот отвечает. И с такой ненавистью, будто не только во мне первопричина. Будто есть ещё что―то, о чем я, глупая, не знаю. И как ни пытаюсь, не могу до них достучаться. Оба словно в каком―то коматозе, не здесь. Удар. Ещё один. И ещё. Это безумие напоминает бойню. Борьбу не за жизнь, а на смерть.

И она до чертиков пугает.

― Болконский! Бестужев! Какого хрена вы тут устроили?! ― Вепрев разнимает парней одним легким движением, а я мысленно благодарю Вселенную за то, что он оказался поблизости. ― У вас, оболтусы, последние мозги отшибло?! Забыли, что за драки в стенах Школы исключают, а?

Исклю―чают?

― Да плевать, ― Болконский одергивает кожанку.

― Согласен.

― Да ну? Смотрю драться вы научились, а извилин так и нет. Хотите будущее своё так глупо похерить и ради чего, а?

Стою, кажется, вообще не шевелясь, но Бестужев ― он, это не ошибка ― косится в мою сторону, и Вепрев впервые замечает здесь