Как же здесь сыро и прохладно, несмотря на дневную жару, как будто именно в этом месте собралась вся сырость и влага мира. Меня бросило в дрожь то ли от холода, то ли от какого-то суеверного страха. Мужчина направлялся к статуе и к маленькому пруду, а я, крадучись, шла за ним по пятам. В нос забивался запах затхлости и плесени. Он…он напоминал мне запах кладбища…как и статуя женщины, раскинувшей руки в разные стороны, словно манящей в свои объятия, со склонённой головой и скрещенными стыдливо ногами. На ней как будто надето свадебное платье, и развевающаяся фата окутывает ее стройное тело, в одной из раскинутых рук зажата роза…

Луна так отчетливо и ярко освещала эту статую…а я присмотрелась к ней и вся похолодела, вся стала мраморно-закаменелой, как и изваяние передо мной…потому что мне казалось, что это стою я сама. Статуя походила на меня как две капли воды. Наверное, я закричала бы от ужаса…но меня настолько сковало лютью, что я не могла пошевелиться. Потому что Хан остановился у подножия…памятника? Теперь эта жуткая статуя напоминала мне кладбищенский памятник. Мужчина прерывисто и тяжело дышал, его лицо исказилось, как от боли, он протянул руку и тронул щеку статуи, словно вытирая с нее слезу. И только тогда я вдруг поняла, что с неба срывается дождь. Но как? Только что на нем не было ни облака. А теперь вдалеке все затянуто черной пеленой, и поблескивают стальные зигзаги молний. Мужчина ласкал лицо изваяния грубыми пальцами, ласкал нежно, любовно, вытирал капли, трогал губы, а потом заорал и упал на колени.

– Я…ищу тебя! Я настолько безумен, что не прекращаю тебя искать!…Почти нашел, слышишь? Нашел… и не могу, не могу. Мне больно, птичка…мне так адски больно. Я задыхаюсь…сегодня я снова задыхаюсь без тебя!

Он вдруг начал рыть землю руками, и я в отчаянии застыла… а когда он начал запихивать эти комья себе в рот, я чуть сама не заорала и попятилась назад. По его лицу текли слезы, и они были черные из-за грязи, потому что он стоял на четвереньках и жрал землю. Горстями запихивал ее в рот, давился, хватался за шею и все равно напихивал эти комья в свой широко открытый рот, они вываливались обратно, а он раскачивался на четвереньках и выл, как животное.

Это было самое ужасное из всего, что я когда-либо видела в своей жизни.

И вдруг он меня заметил, повернулся ко мне с бешено расширенными глазами, встал с колен и пошел на меня, скованную ужасом до полного паралича. Подошел вплотную. Грязный, с черными потеками на подбородке, со ртом, испачканным землей.

– Я задыхаюсь, – прохрипел он, – у меня вот здесь…

Тыкнул пальцами на горло.

– Земля…земля, под которой ты лежишь, девочка.

– Я…я не она.

Прошептала едва слышно и хотела сбежать, но он вдруг схватил меня за руку и потащил к статуе, швырнул со всех сил на землю. Туда, к ее ногам.

– Вот…вот она, так похожая на тебя. Смотри. Я нашел гребаное лекарство, а оно не помогает, Ангаахай! Смотри…она твоя копия. Не закопанная под землю. Не разодранная в клочья. ЕЕ пальцы… – он схватил меня за руку и ткнул ею в камень, а я в ужасе чуть не закричала, – они целы, ее грудь, ее ноги они…они целы, а не оторваны, как твои.

С каждым его словом мне становилось все более жутко.

– Она…она по какой-то дьявольской проклятой иронии жива… а ты нет.

Как же он кричал, сколько боли и скрытого отчаяния слышалось в этом крике, он вдруг обнял подножие статуи и закрыл глаза.

– Прости…прости, что нашел ее, прости, что привел ее в твой дом…Но мне надо, иначе я сдохну, иначе я задохнусь, птичка…. Я задохнусь без тебя. А мне,.. бл****ь…мне надо жить ради наших детей…Надо… я не хочу, видит дьявол…а надо.