— Это комплимент? — переспросила я.

— Это ирония, — отозвалась Присцилла. — На сегодня все. Отдыхайте. И, мой вам совет, — она наклонила голову набок. — Сходите на кухню и попросите что-нибудь сладкое. И поужинайте, если вы еще не ужинали. Если вы упадете в обморок, никому от этого не станет легче.

***

Магия давала власть, но всегда брала свою плату.

Я запомнила этот закон очень хорошо в тот момент, когда ловила падающего в обморок Кондора.

Каждый волшебник должен хорошо знать свои границы возможного, сказала как-то Присцилла, знать их и не переступать. Как любят делать некоторые крайне самонадеянные мальчишки, привыкшие верить в собственное всемогущество, добавила она, ухмыляясь. Знание этих границ куда важнее подобного всемогущества, потому что магия опьяняет — и может здорово ударить в голову, если слишком ею очароваться.

Поэтому хороший маг всегда следит за тем, сколько он спит, что ест и достаточно ли его тело крепко, чтобы выдержать работу с энергией. Физические упражнения были так же важны, как умение читать тайные знаки или вызубренные назубок ритуалы, и Присцилла могла привести множество примеров, когда юноши, подававшие большие надежды на заре своей карьеры, превращались в избалованных, изнеженных придворных, не способных на большее, чем пара дежурных иллюзий и охранных заклятий. За примером того, к чему приводит пренебрежение к еде и сну, сказала она, ходить далеко не надо.

Иногда мне казалось, что каждая вторая ее фраза содержала шпильку в сторону Кондора. Иногда я была уверена, что мне не казалось, и Присцилла использовала каждую мелкую возможность, чтобы поддеть племянника — вне зависимости от того, присутствовал ли он поблизости лично.

Впрочем, совершенно так же легко она могла ставить его в пример там, где считала нужным.

В первое время меня это задевало, как не могло не задевать ощущение, что ты становишься чем-то вроде стенки, в которую одна из сторон бросает мяч, чтобы он срикошетил в оппонента. Мне хватило ума молчать, даже если замечания казались мне несправедливыми, и со временем то ли я привыкла и перестала обращать внимание, то ли тон Присциллы стал мягче, потому что я не пыталась с ней спорить, но — так или иначе — ворчать на нерадивого племянника при мне она стала реже.

Зато я сама начала на него почти злиться.

Потому что иногда мне очень нужно было с ним поговорить — как сейчас, после того, как я вышла из библиотеки и вдруг осознала, что руки начали мелко дрожать, а внутри меня, где-то чуть ниже ребер, поселилась обжигающая холодом пустота. Моя первая попытка колдовать — почти самостоятельно, черт возьми! — мой первый самостоятельный выбор действия, удачно выполненное задание, не похожее на эти бесконечные упражнения по каллиграфии и рисование кривых картинок, мои первые неуклюжие, но сработавшие чары были тем, за что я очень хотела бы, чтобы меня похвалили.

Только рядом не было человека, который сделал бы это так, как я хотела.

Но раз уж леди Присцилла почти приказала мне пойти поесть, наверное, стоило сделать это в первую очередь, чтобы меня не накрыло откатом, тем самым, что случается с волшебниками, переоценившими свои силы. И уже потом решать вопрос со своим желанием злиться и обижаться на всяких там чародеев, избегающих меня по поводу и без.

Цепочку с кристаллом я все еще носила, но даже когда я хотела использовать эту штуку по назначению, что-то мешало мне. То ли упрямство, то ли глупый страх, что мое желание поговорить и поделиться чем-то может быть воспринято как каприз избаловавшейся девицы, для которой и так сделали слишком много всего.