— Ладно, — соглашаюсь, — будет тебе бонус. Попытаю свою удачу ради тебя. Кидай мне координаты на WhatsApp — там разберёмся.

Она издаёт радостное: «Уиии!», тянется по мне через стол, роняя кружку и переворачивая миску с фисташками, и чмокает в щёку. Щенячьи радости просто! Эх, надо будет заглянуть в эту книгу перед розыгрышем. Что-то неладное после неё с Машкой творится.

Встаём. Маша направляется к мопеду, припаркованному неподалёку.

— Эй, — хватаю её за рукав куртки, которую она уже успела надеть, — ты же выпила?

Она машет рукой:

— Пустяки! Впервой, что ли! Да и мне же рядом!

Грожу ей пальцем, провожаю взглядом, пока отъезжает, и только после спешу на остановку, ловить маршрутку.

Больше я не думаю о Маше и её книге — впереди серьёзное совещание. С нужными папе людьми. Это поважнее сетевых книг.

Вечером мы с отцом, довольные успешной сделкой, выходим из офиса чуть пьяные от усталости, и тут отцу звонят.

Он чертыхается, роняет ключи от машины, костерит сенсорную панель смартфона. Я улыбаюсь, забираю аппарат, прикладываю ему к уху, пока папа, пиликнув сигнализацией, открывает дверь.

Он замирает, а потом орёт:

— Ирка, быстро в машину. В больницу едем. Машеньку сбили. Юрка уже там.

— Как сбили, когда?

Трясу головой, перед глазами — смеющаяся Машка, с дерзкой короткой стрижкой, крашенная «перьями» — красными и фиолетовыми. Со змеем-всезнайкой на запястье. Машка-куколка, с горящими глазами, дикой жестикуляцией. Моя Машка! Как!? Как её могли сбить?

Хочется прямо тут опуститься на асфальт и завыть. Но нельзя расстраивать отца.

Сглатываю и не хочу верить.

— Пап, тут что-то не так! Мы же не мегаполис. У нас дороги в это время дня полупустые. Я видела, как она отъезжала. Машка же ас!

— Говорил Юрке: не покупай девке мопед! Но кто бы меня слушал! — ругается отец.

Вижу, как он, до побелевших пальцев, цепляется за руль. Натянут, как струна. Тронь — взорвётся! Маша ж для него — дочка, как и я для дяди Юры. Мы с ней родились в один день. Папа и дядя Юра в роддоме и познакомились. И наши мамы тоже. Сдружились так, что словно одной большой семьёй жили. А потом мамы уехали покупать подарки нам с Машкой на десятилетие. Вдвоём, сюрприз сделать хотели. А торговый центр в тот день рухнул. Стоял-стоял, а потом рухнул — ошибка конструкции, усталость металла. Чего только не писали потом в милицейских протоколах. А мы с Машкой больше не отмечали дни рождения. Наши отцы так и не женились, воспитывали дочек сами.

— Папа! — тереблю его за рукав, — Папа, она ведь не умрёт?! Машка не может умереть! Она же хотела прочитать бонусные главы!

— Дура ты, Ирка! Какие на хрен главы!?— орёт он, отбрыкиваясь.

Не обижаюсь. Не плачу. Просто тупо смотрю в пространство и бормочу, как заведённая: «Только не Машка! Боже! Пожалуйста! Пожалуйста, боже!»

Но здание больницы надвигается неизбежно, будто айсберг, о который суждено разбиться вдребезги моим мольбам.

… красота умерла полтора столетия назад…

… агония затянулась…

…наслаждение непристойно…

Маша за стеклом, вся увитая трубочками. Рядом пищат приборы, измеряют жизнь: сердце, давление. Приборам всё равно, что человек за стеклом бесценен, у них свой счёт и своя мера цены.

Дядя Юра плачет: уселся прямо на пол, схватился за волосы, глаза стеклянные. И внутри, от взгляда на него, поднимается вой. Он всегда такой сильный, юморной, душа компании. А тут — словно кто-то подпилил.

Папа наклоняется, кладёт руку ему на плечо:

— Не ной, Юрка, не ной! Врачи сказали: кома! Кома не смерть, брат! Мы вытащим её, говорю тебе!

Дядя Юра кивает, встаёт, пытается прийти в себя.