Психов все жалеют.

Может, это и на руку.

И тут стена отползает! Зуб даю, так и поползла вбок! Я аж очканула слегка и начала ныкаться под нары, на которых лежала.

— Игорь Дмитриевич! Наша больная… — это говорит юница. Примерно моих лет, вся такая фифа и прям гризетка! Гиль таких любит, говорит, пахнут вкусно. Жрёт он их что ли, перед тем как? Только щаз доходит, что эта юница тычит в меня пальцем, потому что я за нары заныкалась.

— Мария Юрьевна, — приторно канючит белый лысый с пузиком, — будьте умничкой, вернитесь в постель и примите процедуры!

И вот после этого слова начинает доходить! Баба Кора была за Сумрачным лесом. Говорила, там Страна Пяти Лепестков. Не любила вспоминать, но проболталась, что её там держали в какой-то лаборатории. И там были процедуры. И ещё там ширяли. И глядя на железную тарелку у этой юницы, я даже понимаю — чем. Вон та хренька, явно. Прозрачная такая, с тонким носом, как у тех червей. Явно она для ширки. Не позволю себя ширять.

Ой, ору это вслух.

— Успокойтесь, — ободряюще и ласково говорит лысик. — Хорошо, вы недавно очнулись и слегка дезориентированы. Так что пока — никаких уколов. Леночка, — обращается он к юнице, — отбой. Скажите, процедуры Смирновой на сегодня отменяются, — и снова ко мне: — Мы сейчас уйдём, а вы постарайтесь поспать. Хорошо?

Киваю из-за нар.

Он подходит к столику, кладёт на него какой-то зеленоватый кружочек.

— Если не получится заснуть, примите это.

Киваю опять: на всё согласна, только уходите.

Они и правда уходят, задвигают стену. Странные.

Шарюсь по комнате. Белизна такая, пипец аж! Никогда не видела, чтоб так бело. А ещё, рядом с нарами — высокими и мягкими, лежать приятно — цветы. В Залесье их нет, а те что вырастают, хилые и умирают. Эти яркие, пахнут. Мммм…

Чудесно.

Вроде не страшно.

Но сонник тоже — няшка и сопел, а забросил вон куда.

Стоп! Лысик сказал: поспать!

Это вариант. Если задрыхну — вернусь, стопудово. Простите, ангелы, вы, канеш, белые и у вас пахнут цветы, но как-то в Залесье оно привычнее. Да и как там Тотошка без меня! Не могу бросать, приручила ведь.

И баба Кора. И Гиль, огромный, зелёный Гиль. И все. Даже Тодор с кашалотами лучше, чем здесь.

Зато будет что рассказать, представляю, как станут ржать! И будут говорить, что гоню. А я пообижаюсь, но потом поржу с ними.

Хочу домой.

В холщину. На бабыКорины нары.

Беру зелёный кружочек. Глотаю. Лезу назад, ёрзаю, мощусь. Вот так.

— Зеньки закрывай и бай-бай, — шепчу под нос. И внутри становится хорошо. К ним. Только бы скорей…

Цветы пахнут… сладко-сладко… аж голова плывёт…

… и потолок… белый… всё белое…

… прибор воет тоненько, как Тотошка…

… скоро…

...нары подо мной вертятся волчком.

Бывай, Небесная твердь.

А потом серое всё и лечу.

***

Даже больше чем дождаться «Харон», Карпыч мечтает в отпуск. Рвануть в Летнюю губернию, где пляжи с пальмами и бабы сплошь голиком. Он был один раз, знает, что говорит. Кутил там сутки напролёт, до зелёных человечков.

Но отпуск не дают, сволочи.

Сами там, тычет наверх, жируют, по баням да курортам, а ему здесь загибайся, в Зимней.

— Разтудыть их в калину! — беззлобно, впрочем, ворчит он и садится чистить бердандку. — Охота скоро, малец. Надо успеть.

Бить будет звезды.

Говорит, всегда до двух десятков в одну охоту сносит. До земли, правда, хорошо если две-три долетит, но и их не найти.

— Вот был у меня Барбос. Ух, он их таскал. Днями мог. Я палю, он сидит рядом, хвостом бьёт, скулит. Только крикну: ату. И всё, погнал. Только лапы задние поперед передних летят. Так уели его, гады.