— Ну, что стали, — обернувшись, кричит остальным тётушка: — вам что, особое приглашение надо! Пошевеливайтесь, шалавы!

Младшенькие пугливо жмутся друг к дружке. Агнесс ухмыляется гаденько и подначивает их.

А у меня сердце ухает вниз. Страшно настолько, что глохну, деревенею.

Меня трясут, бьют по щекам, волокут, как колоду, по лестнице.

Следом несутся остальные — знатное будет представление.

Экзекуторы парят над полом. Все чёрные, а глаза краснющие и рыщут.

Тётушка швыряет им меня, я падаю, больно ударяясь коленками. Тихо скулю. Один наклоняется ко мне. Дыхание ледяное, обжигает. Страшно, но не зажмуриваюсь. Его взгляд сейчас выжжет мне зрачки. Обхватывает меня за голову холодными длинными пальцами, и мне кажется, что в мозги забираются щупальца и роются там, словно в мусорной куче. Больно до тошноты. Темнота — блаженна… Лечу…

Просыпаюсь… Суетятся… Куда-то тащат вновь…

— Тётушку арестовали… — говорит кто-то рядом. — Нас везут на фильтрацию…

— Не хочу, — упрямо трясу головой. — Пусть лучше сразу убьют.

Агнесс ехидно улыбается:

— Не надейся! Сначала тебя отымеют!

Кайла, тощая, с серой кожей, говорит загробным голосом:

— Я слышала, душегубцы, после того, как потрахаются, сжирают оттраханную девку. А ещё — у них сперма как кислота.

— У-у, — неопределенно тянет Агнесс.

Дальше не говорю и не слушаю. Нас грузят в самоходный рыдван с решётчатыми окнами, который тоже спустили из паро-летуна, и мы трогаемся. Это корыто на колёсах всё дребезжит. А шагомеры, сопровождающие нас, добавляют лязга.

Прощай, папочка.

Извини, Машка, не вытащила тебя, хоть и обещала.

Не поминай лихом, Фил.

И только где-то на периферии сознания: если я всё-таки в книге, то не всё так плохо. Ведь главные герои не умирают в начале. А я определённо главная, и это только начало.

6. ГУДОК ТРЕТИЙ

…Тотошка скулит где-то там.

Тоненько так, противно, на одной ноте. Цыкаю на него:

— Умолкни! Поспать дай!

Пытаюсь повернуться набок и сунуть руку под щёку, но тут врубаюсь — что-то тянется! Тонкое, поблёскивает, впивается тонким носом в ладонь.

Что за хрень?

Вырываю, брезгливо отбрасываю от себя… и зависаю. Зырю на них, они на меня.

Тру зеньки, блымаю.

Не исчезают.

Белые такие, правильные. И комната белая и светло так, хоть зажмуривайся.

А скулит не Тотошка, а какой-то прибор, вроде тех, что таскают Гилю.

Сонник действительно опасен? Я двинула кони и теперь в Небесной тверди?

Самой хочется выть, как тот прибор.

Один из белых отделяется от группы, подходит ко мне и лыбится:

— Мария Юрьевна! Какая вы молодец, я же говорил Юрию Семеновичу, что вы справитесь! А он переживал! Сейчас позвоню, скажу, что вы очнулись! То-то рад будет! А там, глядишь, при такой динамике быстро на поправку пойдёте!

Зырю на него, прифигев. Вроде на вид солидный такой, с пузиком вон, лысоват. А несёт сущую пургу!

— Неа, — мотаю головой, — на поправку не пойду. Мне не нужно. Я по жизни здорова, даже ноздретёком никогда не страдала. И вообще-то баба Кора и остальные… они кличут меня Юдифь, а не Мария.

Он снова лыбится, но уже не так радостно, как в начале. Думал, проведёшь меня на мякине? Заройся! Я не таких на место ставила!

Он пятится к остальным белым, шепчутся. Косят на меня.

Плевать. Главное, сейчас избавиться от этих тонких, прозрачных червей, что повпивались в моё тело. Больно и не могу глядеть на них, не морщась. Но отрываю всех.

Бесит, что белые говорят непонятно, как не топорщу уши. Хотя, кое-что, да ловлю.

— … черепно-мозговая травма… осложнения…

Кароч, эти мозгляки считают, что у меня крыша поехала? Походу на то. Вон, зыркают жалостливо.