– Спасибо, – проорал счастливый Толик, – вообще это дочь, два семьсот, представляешь?!

– Очень хорошо, – снова механически, не вдумываясь в смысл сказанного Толиком, сказала уязвленная Вася, – настоящий богатырь.

Толик проорал, что больше говорить не может, потому что торопится к Кате, и умчался в свою новую счастливую жизнь.

Однако Вася быстро задавила ревность по отношению к Толику и, махнув рукой на свои несбывшиеся ожидания и несправедливость мироздания, на следующий же день отправилась в магазин детских товаров, где долго и с искренней теплотой выбирала для дочки Толика подарки. Вася всегда считала, что настоящая дружба – это если ты радуешься за друга, когда ему хорошо, даже при том, что это «хорошо» с тобой никак не связано. И если Вася не умела быть счастливой, то дружить она умела. А потому она решила поздравить Толю и Катю с рождением дочки, подарить подарки и тихо уйти из Толиной жизни, чтобы не нервировать Катю. В конце концов, Вася догадывалась: не всякой женщине понравится, что ее муж дружит со своей бывшей женой. И если раньше ей как бы не было до этого дела, то теперь, когда она видела, что Толик по-настоящему счастлив, не хотела мешать его семейной идиллии.

***

Вася стояла за прилавком, перебирала пряники и при этом думала, вернее, додумывала всю ту же, терзавшую ее в последнее время мысль.

«Вот что со мной не так? Почему люди вокруг меня счастливы, а я… А как же я?» – горестно вздохнула Вася. Помимо личных проблем ее волновала и еще одна. После того, как Максим Владимирович по ее вине провалился под лед, Вася за него переживала: жив ли, бедняга?

На следующее утро после происшествия на пруду она высматривала Максима Владимировича в торговом центре, однако того нигде не было. Простудился, заболел, помер? Вася уже не знала, что и думать, и предполагала самый пессимистический вариант.

В обед грустная Вася поплелась к пруду, чтобы покормить птиц. Дойдя до набережной, она принялась сзывать уток, но они, памятуя вчерашнее, не слишком охотно устремились ей навстречу и смотрели на нее с подозрением, словно прикидывая, не будут ли эти странные люди и сегодня нырять в их прорубь. И вдруг в какой-то момент Вася увидела идущего вдоль набережной Максима Владимировича. Удивившись и обрадовавшись тому, что он все- таки жив, Вася радостно взметнула батон в воздух и поприветствовала директора. Как вежливый человек, она даже хотела осведомиться о его здоровье, однако он, увидев ее, замахал руками и шарахнулся в сторону, словно Вася чумная, а вместо батона у нее в руке топор или ружьишко. Убыстряя шаг по дорожке к торговому комплексу, Максим Владимирович громко кашлял.

– Вам надо микстуру от кашля! – крикнула Вася ему вслед. – Я могу принести, у меня есть!

Максим Владимирович оглянулся, злобно прокашлял-забулькал в ответ и ушел, ничего не сказав.

– Да ну вас всех! – рассердилась Вася.

Она бросила дурам-уткам батон и тоже потопала в сторону торгового центра.

Оставшийся день Максим Владимирович, проходя мимо ее прилавка, смотрел на Васю так, будто хотел сжечь ее отдел вместе с пряниками. И кашлял до хрипоты.

ГЛАВА 7

ТОЧКА НА СНЕГУ

Перед Олей стояли баночки чернил разного цвета: электрические синие, изумрудно-зеленые, бордово-винные, пронзительно красные; вся палитра красок, как у художника. Считая каллиграфию своеобразной живописью, Оля и чувствовала себя художником. Она могла любую фразу расписать в целую картину; можно сделать букву похожей на цветок или на хвостик маленькой птицы, это слово успокоить плавными линиями, а следующее подчеркнуть, усилить изогнутыми. В подобной творческой геометрии букв таилась особая магия. Оля старательно выводила буквы: завиток к завитку, тщательно, как вышивальщица укладывает стежки, писатель собирает в ловушку идеи и образы, художник – краски, музыкант – аккорды и ноты, она выписывала слова. Вот так когда-то, много лет назад, кто-то взял в руки тростниковую палочку или взмахнул легчайшим птичьим пером и написал первое слово. И от этого слова начался отсчет новой истории человечества.