Крестьяне голодали. Большинство заводов стало из-за каких-то государственных неурядиц, рабочие расбежались по пивнушкам. На полях летом работали только деды да бабы, от которых толку было немного. И в результате зиму 1920 встретили голодом, так же как и две предыдущих. Надежды Царя на магическое увеличение урожайности себя не оправдывало.

По итогу: цены выросли, а зарплаты задерживали, урезали, просто не выдавали. Но даже отсутствие жалования не остановило бы Льва Георгиевича от еженедельного утреннего обжорства.

Мужчина зашёл в свою парадную, поднялся по стоптанным, натертым до блеска, ступеням. Часть лестницы обвалилась и ступать приходилось осторожно. Ремонта требовали и стены – краска сохранилась только под потолком. В аршине от пола проступал серый камень, местные пьянчуги слишком часто подпирали спиной стены.

Следователь открыл большую тяжелую дверь, ввалился в коридор и прямо в пальто, не снимая ботинок, протопал в залу, где и упал на узкую бархатную софу лицом вниз. Примятая шляпа обиженно покатилась по полу. Юрьевский вдыхал запах пыли и водки, разлитого давече, и немного успокаивался.

Его мать – княгиня Александра Константиновна Юрьевская пыталась нанять сыну более презентабельное жилье, но мужчина был непреклонен и отказался от помощи. Его вполне устраивал потолок под три метра, осыпавшаяся лепнина и драные обои в жёлто-зелёную полоску. “Золото и изумруд”, поправлял мать Лев Георгиевич, презирающий нарочитую роскошь некоторых петроградских домов. Но старался сильно женщину не шокировать и всячески приукрашал свой быт.

Говорил, что отапливает жилье ему камердинер, хотя на деле топил сам. Стригся на дому, а не у дешевого брадобрея. И даже ел в лучшей ресторации, а в реальности – в народной столовой, позволяя себе походы в “БуфетЪ” не чаще, чем раз в неделю.

Пару лет назад его мать похоронила мужа. Георгий Александрович умер от нефрита, но перед этим долго лечился в Германии, что негативно повлияло не все финансовые запасы молодого княжеского рода. Вернувшись из-за границы, Александра Константиновна Юрьевская обнаружила сына в плачевном неженатом состоянии и пару раз даже сватала ему каких-то племянниц. Но быстро сдалась, смирилась с непоколебимым характером Льва Георгиевича, отражающим отцовский, и уехала в Осташков на фамильную дачу. Жизнь в деревне была дешевле, а климат несравненно лучше.

Примерно раз в неделю Юрьевский получал слезливые письма о том, что пора бы ему уже найти себе невесту, продолжить княжеский род, сменить профессию и образ жизни.

Так же исправно Лев отвечал отказом и в конце ставил неизменное “твой Леон” по-французски: мать все еще именовала сына на иностранный манер. Хотя в Империи уже очень негативно относитесь к любому упоминанию Европы, прогрессивного общества или свободной демократии. Уж очень это угрожало российскому самодержавию.

Но Юрьевский пренебрегал своей родословной, берущей начало от Долгоруких и самого деда Императора. Род Юрьевских, начавшийся с романа Екатерины Александровны и Александра II, не признавали в светском обществе. Высокие фамилии презрительно воротили нос от любовницы Императора и её детей, несмотря на то, что официальный брак с императором был все же заключен. В результате, прямой внук Романовых оказался сначала на передовой Первой Мировой войны, а потом и вовсе отказался от всех привилегий светло-княжеской фамилии, дезертировал с поля боя и не принял предложение служить в магическом батальоне майором.

Беглеца, само собою, поймали, но не казнили по условиям военного времени. Магически одаренных личностей направляли в магический пансион. Но обучение Юрьевский старательно саботировал: сбегал аж два раза от колкого серого глаза Распутина; скрывал одно умение и противился использованию другого. В конце концов, учителя отказались от мысли обучить упрямого князя, оформили ему отставку и отписали в столицу, тем более что активные действия уже были окончены, а Лев Георгиевич был уже немного староват для выучки дрессированного пса. Именно так он называл магов на службе у Распутина.