– Путилин вызвал меня. По твоей просьбе, между прочим.

Да, чёрт за язык дернул. Надо было подсказать Ваньке порыться в заявлениях городской администрации. Их с недавнего времени регистрируют со всех районов в одну учетную книгу. Как же Лев Георгиевич не додумался, что Путилин потащится к начальнику, знал же, что розыском дворянских особ занимались только верхние чины. Весь день бедолага-Ванька вчера убил. А Лев Георгиевич и позабыл совсем про помощника. Привык работать один.

Не иначе как старость ненароком подкралась, раскрутили последние загогулины мозговой деятельности.

– Так что теперь, Лев Георгиевич, заниматься вам этим делом без продыху. По докладу Ивана, – начальник сверился с бумажкой, кашлянул в пышные усы, – девушка благородная, богатая. Самое дело для такого сыщика “голубых кровей”. А не найдёшь убийцу – ничего страшного. Понизим тебя до жандарма.

– А не много ли на себя берете, Модест Аристархович? После нашего разговора ухо-то прошло? Не побаливает? – Лев Георгиевич скрестил руки на груди и, глядя на начальника с высоты своего роста, усмехнулся. Он давно разучился бояться угроз и понуканий. А за недавнюю оплеуху, которой он одарил Гнедого, Льва Георгиевича лишили трехмесячного жалованья.

А еще знать имя убитой и не говорить его начальнику было дико приятно. Лев Георгиевич еще не доложился о ходе дела и решил отложить это на несколько часов. Дабы хоть немного потешить своё самолюбие, а то оплеухи дорого обходятся.

Модест Аристархович Гнедой был человеком старой имперской закалки. Он со штыком ещё на француза ходил, как поговаривали в отделении. А Лев Георгиевич подозревал, что где-то у начальника припасён особенный штык специально для провинившихся полицмейстеров и отдельный, сверхдлинный, для него – Льва Георгиевича.

Сам Юрьевский старого дядьку не уважал, не терпел от слова "совсем", но и на рожон старался не лезть. Пару раз они уже сцепились на почве обоюдной любви к Родине. Вот только Лев Георгиевич всей душой был за честность и справедливость, а Модест Аристархович любил российские ассигнации больше имперских законов, о чём собственно Лев Георгиевич и доложил в первый же месяц своей работы в составе сыскного ведомства. Выяснить данный факт оказалось не очень сложно, он буквально валялся на поверхности, и как любой законопослушный человек, Юрьевский пройти мимо сего преступления не мог.

О чём впоследствии очень жалел.

Доносчиков в аппарате российского законоохранения не любили ещё больше, чем взяточников, о чём Льву Георгиевичу подробно разъяснили на приватной беседе. И с тех пор, вот уже два года, Лев Георгиевич – потомственный князь Юрьевский, разжалован из члена тайного советника до обычного следователя и носится по Петрограду, аки безродный выпускник Владимирского военного училища. И всё больше занимается проверкой просветительских и профессиональных обществ, созданных инородцами и (не дай боже!) распространяющими свои учения на прогрессивную молодежь. А настоящие дела всё чаще доверяют каким-то выскочкам из университета, которые даже не знают, в какую сторону барабан револьвера поворачивается.

Главный вывод, который Лев Георгиевич сделал из сей истории заключался в том, что нельзя мешать чиновникам получать их подарки от простого населения. Вывод сделал, но не принял. Потому что душа российского офицера не может принять несправедливости и беззакония. А Модест Аристархович, откровенно говоря, борзел, обирая людей.

А Льву Георгиевичу ничего не оставалось кроме того, чтобы презирать начальство, но продолжать работать. Службу свою Юрьевский неожиданно любил, несмотря на всю её чёрность и неблагодарность.