— И всего-то? — поднял брови Адашев. — За этим дело не станет, оставайтесь, сколько надобно. А одежу завтра справим на вас. С моим ключником на базар пойдете, да и возьмете, что пожелаете. Он заплатит.

— Благодарствуем, Федор Григорьевич, — так же подхватил Василий и, указав взором чуть в бок, где на лавке в углу тихо сидела Людмила, добавил: — Еще девица с нами монастырская, нам бы для нее лошадь какую подобрать, а то ей с нами дальше ехать.

— Да за чем дело стало? — кивнул Адашев. — Любого коня из моей конюшни выбирайте, кроме моего Храбреца. Я скажу конюхам, они вам и седло, и сбрую к нему подберут. Да и поселим вашу монашку в отдельной горнице, чтобы вам сподручнее было.

— Вот и спасибо, — кивнул Мирон.

Как и обещал боярин Федор Григорьевич, Сабуровых поселили в просторную горницу на втором этаже высокого терема. Людмила заняла небольшую свободную комнатку на третьем этаже под крышей, где располагались горницы девиц — дочерей боярина. На следующий день Мирон и Людмила отправились с ключником Адашева на широкий многолюдный базар, расположенный неподалеку от стен Троицкого монастыря. Поначалу ключник и молодые люди ходили вместе. Но вскоре, видимо, присмотрев, что ей нужно, Людмила выпросила несколько рублей серебром у ключника и отправилась по базару сама.

Пока Мирон примерял новые темные холщовые штаны с кожаной внутренней вставкой, чтобы не натирать ноги во время долгой езды верхом, и две рубашки изо льна, ключник боярина терпеливо дожидался его у одежной лавки. Когда Мирон появился в обновках, он увидел Людмилу, которая уже была приодета. Пройдясь удивленным взором по девушке, Мирон отметил, что ее монашеский узкий подрясник разрезан снизу на четыре части вдоль до бедер, а из-под него виднеются темные плотные мужские штаны, облегающие ноги. Сапожки светло-серого цвета и длинный черный женский плащ с капюшоном дополняли ее наряд. Он промолчал, отмечая ее необычный наряд, и Людмила отдала оставшееся серебро ключнику.

Когда же они направились обратно к дому Адашева, Сабуров невольно покосился на разрезанный подрясник девушки, который, если она стояла, выглядел целым, и только когда Людмила двигалась, его полы поднимались, и становились видны ноги в штанах. В какой-то момент она обернулась и сказала:

— Так верхом удобнее ехать.

— Да понял я ужо, — буркнул Сабуров и наконец отвел взгляд от странного одеяния девушки.

— Только дома подошью иглой подрясник, чтобы не крошился, — добавила Людмила.

На следующий день, уже под вечер, в горницу к Сабуровым постучали. Было темно, и Василий спал, а Мирон, мучимый болью в обожженной голени, бодрствовал. Он сидел на своей кровати с зажженной свечой и пытался читать в полумраке рукописный псалтырь, чтобы хоть немного отвлечься от ноющей раны. Босой, в одних штанах, Мирон распахнул дверь, и уставился на приятное лицо Людмилы. Она была, как и обычно, в своем черном подряснике и апостольнике, который открывал треть ее темных волос. В руках у нее была черная книжка колдуна.

Девушка невольно уперлась взглядом в обнаженный торс Сабурова, вмиг отметив на его груди и плечах многочисленные рубцы и шрамы от давнишних ран.

— Вы еще не спите? Я не хотела помешать, — выпалила Людмила, смутившись и опуская глаза.

Отойдя от девушки, Мирон подошел к сундуку и, проворно взяв рубашку-косоворотку на мужицкий манер, натянул ее через голову на тело. Обернувшись к девушке, которая так и топталась в дверях, поманил ее рукой:

— Заходи, коли уж пришла.

Отметив спящего Василия, который похрапывал во сне, девушка аккуратно закрыла тяжелую дверь, стараясь не шуметь, и, тихо ступая, приблизилась к Мирону, усевшемуся на кровать. Обратив внимание, как он морщится при движении, Людмила безошибочно определила, что обожженная голень не дает ему покоя. Штанина на ноге молодого человека была закатана до колена, а обширная, почти на всю голень, страшная красная рана отражалась в свете свечи какой-то зеленью, явно намазанная травами Василия.