— А что ж делать, ума не приложу…

Медленно приблизившись к Мирону, старец встал над ним и, будто у непослушного дитя, спросил:

— Уйдешь со службы, что делать будешь? Ты ведь воин.

— Наймусь к какому-нибудь боярину беречь добро.

— И что, как пес, будешь зерно сторожить? — опешил Радогор. — Я не затем тебя столько лет полировал, словно яхонт самоцветный, чтобы ты вот так свои тайные умения и уникальное мастерство витязя в грязь закинул.

— Красиво вы говорите, отче, — отозвался хмуро Мирон, поднимая голову. — Только проку нет в том.

— Послушай меня, сынок. Я научу тебя, как отцу твоему помочь, — сказал тихо Радогор и сел на лавку напротив молодого человека. — Дело одно есть. Трудное и опасное дело. Оно лишь тебе под силу, так я разумею. Вот и попомни мое слово, если справишь его, как надобно, заслужишь почести у царя-батюшки.

— Служил я ему уже и кровь за него не раз проливал. И что же? Теперь даже на порог своих хором меня не пускает, а отца родного в «каменном мешке» держит! — раздраженно заявил Мирон и отвернулся от старца.

— А ты не горячись, — наставительно и спокойно велел Радогор. — Вот я и думаю, что должен ты свое недовольство да злость в дело это трудное вложить. Если добудешь для царя, что ему надо, он враз твоего отца пожалеет и выслушает, а может, и помилует. Вижу это. А ты знаешь, будущее не особо скрыто от моих глаз.

Старец замолчал, по-отечески тепло взирая на молодого человека. Мирон также молчал, отвернув лицо чуть в сторону и упорно смотря в сторону окна. Настойчиво созерцая профиль Сабурова, Радогор невольно остановил взгляд на неприятном шраме, который пересекал лицо Мирона от виска до подбородка, нарушая поросль короткой густой бороды. Шрам был давний и почти белесый, но все же портил и без того строгое, жесткое лицо Сабурова. Старец видел внутреннюю борьбу, которая шла в молодом человеке, тот явно не мог разобраться в себе. Старец терпеливо ждал, надеясь на мудрость и умение найти единственно правильное решение, которые всегда были присущи Мирону.

Перебирая все слова старца Радогора и мучительно размышляя, Мирон чувствовал, что голова начала гудеть. Он не знал, как поступить. Когда пришел в монастырь, он сразу же отдал свою судьбу и жизнь в руки старцев. И тогда он не боялся и знал, что старцы Радогор и Добран верно выбрали и утвердили его жизненный путь. Путь воина, который несет свет и спокойствие в мир. А теперь он стоял на распутье и боялся смотреть в будущее. Боялся того, что отец сгниет заживо за решеткой, и он ничего не сможет сделать для его спасения. Для человека, который подарил ему жизнь. И Мирон знал, что если отец умрет в тюрьме, то в его сердце навсегда поселится затаенная горечь, которая будет отравлять ему жизнь. В какой-то момент Мирон медленно повернул голову к Радогору и глухо спросил:

— Какое дело-то, отче?

Чуть прищурившись, Радогор в очередной раз отметил про себя, что отлично знает своего ученика и может заставить его выполнить приказ царя. Потому что государь жаждал получить желаемое как можно скорее.

— Вот и хорошо, сынок, что одумался. На днях я был у государя, — начал старец. — И он поведал мне одну тайну. Не знаю, откуда Ивану Васильевичу известно про это стало, но он очень хочет отыскать некую волшебную вещь.

— Волшебную? — опешил Мирон. — Что за сказки?

— Ты слушай. Не сказки это, как и то, что владеет этой вещью нечисть, а может, даже и нежить потусторонняя. Это неведомо. Знаю я только, что давным-давно некий рыцарь из Франции привез одну древнюю Чашу сюда, на нашу землю и спрятал ее у местной нечисти. А нечисть та пообещала схоронить Чашу на века, пока некие колдуны-чародеи из братства Храма не потребуют ее обратно.