Мирон нашел Василия на открытой площадке, когда тот упражнялся в метании небольшого топорика в кусок дерева.

— Васятка, опять топор у тебя три разворота делает, — прямо с ходу начал Мирон, приближаясь к брату. — Говорил тебе, два надо. Так ведь и не попадешь лезвием-то, а все палка в чурбан летит.

— И че ты меня учишь-то? — насупился Василий. — Словно старший ты мне!

— Да переживаю я. Что не разрубишь вражину, а оглушишь только обухом-то.

— Слышь, Мирошка, ты не в духе, как я посмотрю, так не задирайся, — заметил наставительно Василий.

— Да все о батюшке думаю, — объяснил Мирон. — А как вспомню матушкины слезы, так вообще тошно делается, оттого что ничего сделать-то не могу! Все сердце по батюшке изнылось. Думаю, как вызволить его из темницы?

— Мне и самому тошно, третий день спать не могу.

— Слышь, Васятка, пойдем, «дуболома» покрутишь мне, хоть отвлечемся немного.

— Ладно, — кивнул Василий и, подхватив топорик, пошел вслед за братом.

Уже час Мирон прогибался и уворачивался от деревянного массивного снаряда. Это был высокий поворачивающийся столб в пять аршин, по бокам которого горизонтально приколочены на различной высоте узкие дубовые бревна. Вращение столба делал Василий, который ходил по кругу вокруг столба, тягая за собой на лямке длинную железную жердь, торчащую из земли. Железный прут соединялся под землей со столбом и приводил его в движение. Василий, идя по кругу, производил впечатление человека, который тянет плуг вместо лошади. Мирон же, стоя на одном определенном месте и, не сдвигаясь даже на аршин, то наклонялся, то подпрыгивал, чтобы увернуться от появляющихся у него на пути деревянных бревен.

— Слушай, Мирон. Я уж версты две вспахал, — через час вымолвил устало Василий, подтягивая на плече кожаную лямку, которая крепилась к железной жерди. Он упорно шел вперед, уже изрядно устав, но видел, что брат, как заведенный, без устали перемахивает и наклоняется, еще ни разу даже не получив удара опасным бревном по телу или лицу. — Устал я. Я ж тебе не конь.

— Да не могу я устать, Васятка. Батюшку вспоминаю, — выпалил Мирон с легкой отдышкой.

— Вечерять пошли, — сказал властно Василий, останавливаясь и стягивая лямку с плеча. — Там и покумекаем. Темнеет уж.

Мирон отошел от снаряда и направился вслед за Василием. Нагнав его, Мирон приобнял брата за плечо и вдруг тихо произнес:

— А ты знаешь, я ведь видел призрака в черном плаще, до того как царица померла.

Тут же остановившись, Василий уставился на брата.

— Как призрака?

— Да так, — добавил Мирон, кивнув. — И вот все думаю, а может, этот призрак царицу нашу и извел?

— Да прям. Что за глупость, — сомневаясь, ответил Василий и снова зашагал дальше. Мирон пошел рядом, замолчав. Когда они почти достигли главной трапезной, Василий сказал: — Я тут все думаю…

— О батюшке?

— О нем-то постоянно. Но еще об одном. Может, мне в Суздаль съездить?

— Зачем это? — поднял брови младший Сабуров.

— Ульяну Ильиничну проведать, — объяснил Василий. — Она сказывала, что ее отец ремесленник по дереву, живет на Кузнечной улице.

— Тьфу ты! — выругался Мирон. — У тебя все одно на уме. Одни девки!

— Не девки. А одна девка, — поправил его Василий.

— И что это сейчас так важно? Сейчас об отце думать надобно, — недовольно сказал Мирон и зашагал дальше.

— Я думаю об отце, — насупился Василий, идя вслед за ним. — А сердцу все равно не прикажешь.

Остановившись, Мирон обернулся к брату и осуждающе посмотрел на него.

— Нет, я все равно не пойму, и что в этой девке такого? — спросил он.

— Не любил ты никогда, Мирон, оттого и не знаешь, как это, тосковать по кому-то.