Вернувшись домой, Уоллин поведал жене, что нынче им были пережиты два откровения – религиозного и эстетического характера. Он описал не только обновленную усадьбу Торнбро, но и свой визит к миссис Этеридж, добавив, что теперь совершенно убежден: вера и молитва Ханны Барнс и самой Лии Этеридж дивным образом исцелили Уильяма. Рассказ произвел сильное впечатление на религиозную миссис Уоллин – она согласилась, что нужно поближе сойтись с Барнсами. В результате через несколько дней Уоллин нанес Барнсам официальный визит. В Торнбро его встретили со всей сердечностью – Руфусу очень польстило внимание такого человека к себе и своей семье.

Так началась дружба между двумя семьями – дружба, которой суждено было перерасти в родство. Вскоре Барнсы получили письменное приглашение на обед, назначенный на День первый, когда домой из колледжа приехали и Синтия, и Бенишия.

У всех Барнсов, кроме Ханны, дух занялся от восхищения, едва они вступили в уоллиновский особняк. Столы и стулья из резного красного дерева, ковры и звериные шкуры на паркете, огромные расписные вазы с цветами и декоративными травами потрясли Руфуса, Солона и Синтию. Не успели гости и хозяева расположиться в гостиной, как явился лакей и на подносе чистого серебра принес высокие бокалы с фруктовым соком. Барнсы не знали об обычае начинать прием с напитков и растерялись.

Корнелия Уоллин сразу прониклась к Ханне Барнс, а глава семьи чем дольше беседовал с Руфусом, тем приятнее находил безыскусность этого человека. Солон произвел на него прекрасное впечатление: рассудительный немногословный юноша определенно отличался вдумчивостью – если ему задавали вопрос, предполагавший твердое мнение или точные данные, Солон щурился и морщил лоб, и манера эта пришлась Уоллину по душе. Если у Солона не получалось ответить сразу, он обезоруживающе улыбался и говорил:

– Сэр, мои знания по этому предмету оставляют желать лучшего.

Иногда он добавлял:

– Могу только сказать, что такое, по моему мнению, вероятно.

Или:

– Я бы хотел подумать об этом, прежде чем отвечать.

Осторожность Солона в суждениях одобрял не только Джастес, его родители тоже были довольны.

Однако за внешним хладнокровием скрывалось крайнее волнение – ведь еще дома Солон узнал от матери, что Бенишия приехала к родителям на выходные. С первой встречи Солон надеялся понравиться Бенишии и страшно боялся, что у него не получится. Она ведь такая красивая, такая милая! О богатстве ее отца Солон вовсе не думал, разве только в связи с вероятностью, что Бенишия увлечется молодым человеком, который будет ей ровней. Ну конечно, сын состоятельного квакера произведет на Бенишию куда лучшее впечатление! Солон совершенно растравил себя такими мыслями. Он сидел как на иголках, наконец не выдержал – встал и принялся ходить по гостиной, разглядывая вещи, что вообще-то было у него не в обычае. Зато Уоллин преисполнялся к нему все большей благосклонностью, рассуждая: «Любознательный юноша, я в нем не ошибся!» Любознательность Уоллин полагал ценным качеством, особенно в деловом мире.

И тут впорхнула Бенишия – свежая, улыбающаяся, одетая к лицу, с книгами под мышкой. Солон увидел Бенишию раньше, чем собственные ее отец и мать, и она показалась ему воплощением изысканности – даром что платье ее было скроено с максимальной простотой из материи двух оттенков синего. Талию подчеркивал серый кушак, а головку покрывал квакерский чепец. О, это бледное, но отнюдь не болезненное личико! Эти фиалковые глаза! Эти белые ручки! Эта улыбка, адресованная родителям! Она возникла прежде, чем Бенишия заметила Солона, Ханну и Руфуса, ведь Солон, едва услыхав ее шаги, ретировался в угол, менее прочих грешивший показной роскошью, и уткнулся в «Дневник Джона Вулмена», что среди немногочисленных книг лежал на миниатюрной полочке.