С каждой минутой Уоллин укреплялся во мнении, что с Барнсами его семья поладит (в частности, завяжутся – уже завязались – отношения между Солоном и Бенишией), но не одним этим обстоятельством объяснялось его радушие. Глядя на отца и сына Барнсов, Уоллин смекнул: вот оно, решение задачи. С недавних пор перед Уоллином стояла проблема коммерческого характера; касалась она страховок, закладных и займов, поскольку в Дакле и окрестностях как раз начали разворачиваться фирмы, такими операциями занимающиеся. Барнсы, старший и младший, определенно честны и прилежны, вдобавок они одной веры с ним, Уоллином, вот и пусть действуют от его имени.

Идея обрастала подробностями: Руфус откроет в Дакле контору – филиал филадельфийской страховой компании и банка, совладельцем которых является Уоллин; Солон будет работать с отцом. В первый год – или чуть дольше, если дело окажется прибыльным, – за аренду готов платить сам Уоллин. Его симпатия к Солону все крепла. Не имея собственного сына, Уоллин уже прикидывал: «Выжду время – возьму его в Филадельфию: пускай учится банковскому делу». Таким образом, еще прежде, чем дворецкий изрек «кушать подано», Руфус узнал о части планов Уоллина, одобрил их и даже сам заговорил о помещении под контору – мол, есть одно на примете.

Две недели спустя все было улажено, и Руфус с сыном стали подчиненными Джастеса Уоллина. Руфус арендовал половину складского помещения рядом с почтамтом Даклы, а Солон собственноручно, с помощью плотника и маляра, придал интерьеру максимально презентабельный вид. Уоллин внес свою лепту – прислал из Филадельфии три конторки, два стола, несколько стульев и картотечных шкафов; списанная как устаревшая в филадельфийском банке, для филиала эта мебель была в самый раз. Короче, деловой центр пополнился агентством недвижимости, которое также давало ссуды и оформляло страховки, – изрядный прогресс для такого городишки, как Дакла.

В жизни Солона появился новый стимул; ему бы радоваться, а он утратил гармонию с самим собой. Отныне образ Бенишии – ее лицо, улыбка, голос – не отпускал юношу ни на мгновение. Солон по-прежнему держал свои чувства в тайне, хотя порой его охватывало мучительное желание поделиться с кем-нибудь, в идеале – с матерью. Влюбленность, впрочем, не пересилила веры – вот почему один вид особняка Уоллин покоробил юношу. А как же квакерские заветы? Его стала мучить эта дилемма – роскошь против простоты, тем более что и нынешнее жилище Барнсов идею аскетизма отнюдь не воплощало – отец постарался. С другой стороны, в Сегуките они почти бедствовали – об этом Солон не забыл, – и вот его обожаемая матушка наконец-то окружена вещами, ласкающими глаз. Неужели после многих лет служения ближним матушке всего-то и причитается, что убогий коттеджик вроде сегукитского, при том что другие квакерские семьи имеют дома не в пример лучше? А насчет Уоллинов… кто такой Солон, чтобы по его требованию они полностью изменили уклад и стали жить строго по «Квакерской вере и практике»? Вот Уоллин платит ему целых пятнадцать долларов в неделю, а отец его старается ради доходов Уоллина, поскольку получает с них проценты, – это разве не противно квакерскому учению? Но кто другой дал бы ему, Солону – в его-то юные лета, – столь высокую должность? Да что там, сейчас и опытному человеку, труженику вроде отца, путное место получить ох как нелегко.

Прошло некоторое время, и Уоллин стал убеждать Руфуса, что двуколка его заодно с кобылой положению солидного агента не соответствуют. Пришлось их продать и купить новый экипаж, причем Уоллин возместил разницу в цене из собственного кармана, объяснив свою щедрость так: