Но вот Уоллин назвал его имя, и Солон оставил книгу, шагнул из своего укрытия, вперил в Бенишию взор, исполненный почти религиозного благоговения и трепета (откуда взялись эти эмоции, он и сам не сумел бы объяснить), и произнес:

– Здравствуй. Я очень рад снова тебя видеть.

Бенишия впервые улыбнулась ему одному, и Солон понял: она не раздосадована, а напротив – тоже рада. От сердца у него отлегло.

– Бенишия, – начал Уоллин, – кажется, нет нужды представлять тебе этого молодого человека. Вы вместе учились в школе, верно? И конечно, ты знакома с его сестрой, Синтией.

– Да, разумеется, – ответила Бенишия. – Мы с Синтией встречаемся на некоторых лекциях в Окволде.

Ободренный дружелюбием Уоллина и приветливостью Бенишии, Солон решился.

– Я тоже хотел поступить в Окволд, но нужен отцу здесь. Может, на будущий год поступлю, – выпалил он.

К тому времени Уоллин уже обсуждал с Барнсом, какие еще особняки в округе неплохо бы привести в подобающий вид, а Корнелия и Ханна наперебой высказывали друг дружке свои соображения относительно деятельности комитета. Бенишия сочла, что ее долг – развлекать Солона, и подхватила окволдскую тему.

– Думаю, тебе было бы интересно в Окволде. Чему только там не учат! – Последовал перечень лекций. – Конечно, юноши и девушки занимаются отдельно. У девушек свои классные комнаты и дортуары, у юношей – свои, но мы все встречаемся каждое утро за чтением Библии, да еще есть особые, общие лекции. В целом там почти как дома. Для посетителей построена очень милая гостиница: родители, например, могут приехать и остаться на выходные. Мои папа и мама часто приезжают, а к твоим кузинам собирается твоя тетя Феба.

Бенишии хотелось добавить: «Ты, Солон, мог бы вместе с родителями навестить Синтию или попроситься в Окволд с теткой», но она вспомнила отцовское предупреждение насчет молодых людей и решила, что прежде посоветуется с мамой, а то как бы чего не вышло.

Солон не посмел даже заикнуться о второй встрече: казалось, первой все и кончится. Больше они не увидятся, это ясно, думал юноша; душевного подъема как не бывало, и отчаяние отразилось на всем его облике. Бенишия это почувствовала и, вопреки давешнему решению, сказала напрямик:

– Приезжай в Окволд.

Внезапная перемена до такой степени изумила и обрадовала Солона, что с того момента он лучился восторгом и благодарностью. Бенишия эту метаморфозу, конечно, заметила, и ее охватила горячая жалость к Солону, ведь она сердцем поняла, сколь много для него значит. Бенишия постаралась искупить свою вину – показное безразличие – если не словами, так интонацией и жестами. Ее глаза смотрели на Солона нежно, с губ не сходила приветливая улыбка.

Вошел дворецкий и объявил, что обед подан. Торжественность его речи и важность всей фигуры, равно как и сама церемония приглашения к столу, для Барнсов были внове. Уоллин же приблизился к дочери и Солону и с улыбкой заметил:

– Я погляжу, вам двоим нашлось, о чем поговорить!

– Конечно, папа, – быстро отвечала Бенишия. – Я рассказывала Солону об Окволде и о том, что вы с мамой приезжаете ко мне на выходные. Наверное, Солон тоже мог бы как-нибудь приехать с вами, ведь у него в колледже сестра и две кузины.

– Почему бы и нет, – кивнул Уоллин. – Экипаж у нас просторный, а Окволд – очень милое местечко.

Бенишия, не сумев сдержать радость, воскликнула:

– Было бы замечательно, папа!

А Солон спустился с небес на землю и очень вежливо поблагодарил Уоллина за приглашение. Все складывалось как нельзя лучше.

– Не меня благодари, а мою дочь, – сказал Уоллин, обнимая Бенишию. – Это ее идея. Но мне она по нраву не меньше, чем вам двоим.