Знала только моя мать и мучилась от неизвестности, кто же это. И проклинала этого кого-то на чём свет стоит. Немного утешало мать лишь то, что краски у меня пришли вовремя. «Пронесло», - увидев, что я привычно маюсь от боли, сказала мать.

Моя сестрёнка Машка влезла тогда в разговор и спросила: «А чего пронесло, мам?» Мать дала ей подзатыльник. А потом, попозже, мать долго разговаривала с Машкой на тему «береги честь смолоду». «Узнаю, что ты честь свою нипочём зря отдала, убью!» - сказала в заключение Машке мать.

Мать, конечно, хотела, чтобы хоть одна её дочь была нормальная. Порядочная. Непорченая. Да…

Меня Митя всё это время, пока хороводился с другими девчонками, как будто не видел. Не замечал. Хотя я всё время старалась крутиться поблизости, если выпадала такая возможность.

Нет, я больше не подходила к нему. Я просто смотрела на него, впитывая в себя его облик. Просто смотрела. Это замечали уже все. Меня жалели, считали двинутой на Мите. Из беззаботной весёлой хохотушки я превратилась в молчаливую грустную девушку.

Я ходила тенью по институту и высматривала, высматривала его. Митю. Больше меня не интересовало ничего. Но хорошо хоть то, что учёбу я тянула. Я по-прежнему была отличницей и старостой группы. Но никакого интереса или удовольствия ни учёба, ни обязанности старосты мне больше не доставляли.

Митя. Только Митя. Только наша ночь, которую я помнила до последней секунды. И никак, никак я не могла понять, как же так… Как так вышло, что он так переменился ко мне после нашей единственной ночи…

Потом… Потом Митя дождался свою повестку. И ушёл на фронт. Его провожала его последняя девушка, с которой он крутил любовь, Надя. Надя висла на нём, плакала и обещала ждать. А я смотрела на них издали, прислонившись к стене вокзала…

А потом была Победа! Была Победа, и были салюты, и вернулся с фронта отец! И вернулись с Победой парни и мужчины в наш небольшой провинциальный город! Вернулся и Митя. Без обеих ног…

Последняя девушка, с которой он крутил любовь, та самая Надя, не приняла его. Тогда он пошёл на своих деревянных культях, стуча костылями, к другой девчонке, с которой тоже крутил любовь, и которая тоже висла на нём в своё время… И к другой… И к ещё одной…

Никто не хотел быть с ним. Никто.

И тогда он пришёл ко мне…

9. глава 8

Клавдия

Это был хороший солнечный июльский день благословенного лета 1945 года. Солнце вольготно лежало на нашем берёзовом чисто выскобленном полу словно жмурящийся котёнок. Мать была дома и смотрела, смотрела, не отрываясь, на отца, который мастерил что-то.

Мать вообще всё время, как вернулся отец, не отходила от него, дотрагивалась до него постоянно, как будто не могла поверить до конца, что всё, конец войне, всё, отец вот он, дома, живой и почти здоровый…

Я тоже смотрела на отца, сидя напротив и положив голову на руки. «Смотрите на меня, как на икону», - беззлобно подшучивал отец. Было тихо, мирно и хорошо. А потом раздался стук в дверь. Мать подорвалась открывать. Мы как раз ждали отцову родню из деревни; все хотели повидаться с отцом, обнять его и послушать, как там было, в аду на земле…

- Клавка… Это к тебе… - услышала я немного растерянный материн голос.

Я вышла в коридор. На нашем пороге стоял Митя. Теперь он был невысок. Он был похож на какого-то карлика теперь, широкого в плечах и на двух деревяшках вместо ног.

Мать ушла в комнату, плотно захлопнув дверь, а я осталась стоять в коридоре, во все глаза глядя на Митю. Это был Митя. И не Митя. Его лицо стало какого-то землистого цвета. Гладкий лоб избороздили морщины. Он был подстрижен машинкой под ноль, словно тифозный.