А глаза… Его глаза… Из них делись куда-то весёлые золотые искорки. Глаза вроде были и те же, того же карего цвета, но в то же время другие. Тусклые. Пустые.

- Пойдёшь за меня, Клавка? – спросил глухим голосом Митя. – Пойдёшь за меня? – повторил он тише.

Я прислонилась к стенке, как когда-то на вокзале, и молча смотрела на него. На то, как двигаются его губы. Губы остались те же. Наверное, только его губы и не изменились.

Я вновь, как и когда-то, впитывала в себя его облик. Мне не было противно или страшно, нет. Это был Митя. И он звал меня замуж. Пришёл ко мне. Потому что все другие прогнали его. Потому что все прогнали его…

Осталась только я, безнадёжно влюблённая в него Клавка. Я и сейчас любила его. Даже такого. Да, я любила его.

- Так ты пойдёшь за меня, Клавка? – вновь повторил Митя.

Наверное, ему очень хочется в кого-нибудь присунуть, вдруг подумала я. После фронта и на козу полезешь, вдруг вспомнила я подслушанные разговоры в госпитале. Ему всё равно в кого сейчас, Мите. Ему подойдёт любая дырка. Поэтому он и пришёл ко мне. И смотрит на меня с желанием. Желая не меня, а любую, абсолютно любую дырку, которая даст ему. Которая ему даст.

- Так что, Клавка? Что?

- Нет.

- Что, раньше-то до небес, небось, прыгала бы, а, Клавка? А сейчас нет?

- Нет. Не приходи ко мне больше, Митя.

- Ты предательница, Клавка. Ты ж одна меня любила из всех этих девок. Предательница. Ты сейчас предаёшь не меня, Клавка. Ты предаёшь любовь, Клавка. Эх ты, Клавка, Клавка… Клаудиа, твою мать… Ответишь ты ещё за это, ответишь, - погрозил мне костылём Митя, - ответишь, твою ж мать…

Хлопнула дверь. Мелко осыпалась штукатурка.

Я осела по стене и скукожилась в комок, плотно обхватив колени руками…

- Ну чего, Клавка? Это он? – склонилась надо мной мать.

Я кивнула. Он.

- Чего, замуж, небось, звал?

- Звал…

- Отказала?

- Отказала…

- Ну и правильно. Пускай теперь попрыгает, козёл безногий. Пускай попрыгает да вспомнит, как ты тенью тут ходила, маялась. Что ж, я не видела ничего, что ли. И хорошо, что тогда не получилось у вас ничего. Зачем бы он тебе сейчас нужен был?

- Замолчи! Замолчи, мама!

Я зажала уши руками, не в силах слушать материн голос, что прогонял голос Мити, которым ещё была полна наша прихожая…

А потом я завыла в голос, завыла и забилась на нашем солнечном берёзовом полу как рыба, вытащенная вдруг на берег…

В тот же вечер я заболела. Неизвестно откуда взялись и температура, и жар, и бред. Словно в тумане я видела лица отца и матери, склонившиеся надо мной, слышала испуганный голос сестрёнки.

Я металась в бреду три дня и три ночи. Повторяя беспрестанно его имя. Митя…

А потом я выздоровела. Выздоровела враз, как будто и не болела.

Выздоровела и вновь стала весёлой беззаботной хохотушкой Клавкой. Я вновь с удовольствием училась, а по вечерам бегала в парк на танцы. Кончилась война, и каждый вечер в нашем городском саду теперь играл духовой оркестр.

И приходили на танцы парни, вернувшиеся с победой. И кружилась я в танце, хохоча и раскинув руки, чувствуя себя прелестной бабочкой с яркими крылышками…

Я сделала модную перманентную завивку и густо красила ресницы трофейной тушью. Я была хороша и знала это! Парни тянулись ко мне, приглашали на танец, а после провожали до дома. Я шла, стуча каблучками, с очередным своим кавалером под ручку, всякий раз стараясь пройти мимо Митиного дома.

Да, Мите дали комнату в хорошем доме как фронтовику. Его окно выходило прямо на улицу. А я шла мимо этого окна и хохотала, хохотала. И мой очередной кавалер, воодушевлённый моим хохотом, всё сыпал и сыпал шуточками. Мне действительно было весело. Да всем тогда было весело. Ведь закончилась война!