Сажусь за стол, но несмотря на умопомрачительный запах и урчание в животе, не представляю, как засунуть кусок в горло, понимаю, что не влезет. Приходится с силой впихивать в себя еду, но как не стараюсь, даже половины не съедаю.

— Вы не доели, — мужчина кивает на мою тарелку.

— Слишком много, я наелась, — отодвигаю от себя тарелку.

— Сомневаюсь, — произносит холодно, — но спишем на стресс. Сегодня.

— Вы должны меня отпустить, — говорю прямо, потому что он, кажется, не собирается возвращаться к разговору. — Я не могу здесь оставаться, я должна уйти.

— Это исключено, — все также холодно, а у меня внутренности сворачиваются в тугой ком от понимания, что никакая это не ошибка.

— Вы не можете, — я подскакиваю с места. — Зачем? Вы хоть понимаете, что натворили? — я срываюсь на крик, слезы застилают глаза, потому что это крах, крах всему. Этот человек

 просто по собственной прихоти, по непонятным мне причинам, рушит мою жизнь.

— Ты, правда, считаешь, что в твоем положении стоит повышать голос? — внезапно переходит на «ты» и сканирует меня холодным, пустым взглядом. И голос такой же: ледяной, до костей пронизывающий.

— Вы ни черта не понимаете? Отпустите меня, я должна уйти, от этого зависит человеческая жизнь! — прошу, чувствуя, как силы покидают меня. Как страх растекается по венам. Не за себя, за маму.

— Нет, Василиса, ты останешься здесь, — каждое слово обжигает, заставляет сердце биться чаще. Во что ты вляпалась, Лиса? И как теперь из этого выбраться?

— Вы не понимаете, моя свадьба…мой жених… — я пытаюсь надавить, хоть и нет наверняка уже никакого жениха и никакой свадьбы не будет, не после того, что было.

— Свадьбы не будет, Лиса, и о женихе тебе лучше забыть, — чеканит каждое слово, забивая гвозди в гроб, в котором отныне похоронена моя жизнь и жизнь самого близкого мне человека. — Считай, что у тебя теперь новая жизнь.

— Зачем я вам? — шепчу тихо. — Вы же сами, сами прогнали меня, пожелав не видеть больше, зачем из раза в раз вы рушите мою жизнь? Что я вам сделала?

Последние слова я выкрикиваю ему в спину, потому что он молча встает и уходит, оставляя после себя осколки моих разбившихся надежд.

А я падаю на колени, прямо посреди кухни и зарывшись лицом в ладони начинаю громко рыдать. Мама, мамочка. Как ты там? Мне не хватает воздуха, истерика окончательно меня поглощает и наступая темнота, такая освобождающая и нужная в этот момент.  И мне кажется, что земля подо мной исчезает и я лечу куда-то, далеко, в пустоту.

Прихожу в себя, когда слышу отдаленные голоса. Вокруг темно, и только небольшая полоска света проникает в комнату сквозь небольшую щель в двери. Я встаю с постели, наощупь бреду к двери и все равно умудряюсь зацепиться и удариться о край кровати. Я плохо помню последние события, помню, что кричала что-то, плакала, а потом все, черный экран.

Ручка, к счастью, поддается и я выхожу в коридор, где горит, пусть не слишком яркий, но режущий привыкшие к темноте глаза свет. Моргаю несколько раз стараясь привыкнуть, а потом иду на громкие голоса, доносящиеся снизу. Тихо, стараясь не привлекать к себе внимания, спускаюсь по лестнице, ее перила довольно неплохо скрывают меня в относительно темном пространстве. Гостиная освещается приглушенным светом торшеров, но этого хватает, чтобы достаточно хорошо разглядеть происходящее.

— Ну и какого лешего вы его сюда притащили? — Граф стоит спиной ко мне, в обычных домашних штанах и серой майке, странно видеть его без костюма, впрочем, как и Аида. Тот вообще какой-то помятый, даже тусклого света хватает, чтобы разглядеть грязь на светлых джинсах и футболке. А потом Граф делает шаг в сторону, и я прикрываю ладошкой рот прежде, чем успеваю вскрикнуть. На полу, скрючившись, лежит мужчина, весь в грязи и крови, причем грязи столько, словно его намерено в ней изваляли и еще сверху присыпали. Я даже не уверенна, что он жив.