Предположительно, на нервной почве у тебя сейчас это всё. - Папа развёл руками, не находя или боясь слов. 

Я и сама уже эту версию  слышала от докторов. 

Переломов нет, защемлений нервов не нашли. 

Почему пациент, то есть я, не говорит и не шевелит руками - неясно. 

На полном серьёзе меня допытывали, не притворяюсь ли я. 

Я, не притворяясь, заплакала. 

Мне было страшно. А меня обвиняли во лжи… 

Так, наверное, себя чувствует изнасилованная женщина на допросе в полиции: ей плохо, ей страшно, её тело как чужое, а ей задают вопросы, в том числе и на тему, а не сама ли она это всё устроила… Ужас. 

Первые два дня после выхода из комы меня так лихорадило от страха, что Роберт Германович назначил мне успокоительные в уколах. Я вырубалась и только так успокаивалась.  Вот такой каламбур, да.

Сейчас мне в какой-то степени легче. Я не боюсь. Я в депрессии. 

Но разве это кто-то понимает… 

Папа молча погладил меня по руке. А ведь мы никогда не обнимались, подумала вдруг я. Ни с ним, ни с мамой.  В нашей семье не были приняты "телячьи нежности". Хорошие отношения, но без лобзаний и объятий. Я жиладвадцать пять лет и даже не задумывалась о том, что живу, по сути, в мире без объятий и поцелуев. В мире без любви...

Макс. 

С ним у нас не платонические, конечно, отношения. А какие? 

Когда-то мы целовались при каждой встрече. И в губы, и не могли оторваться по несколько минут друг от друга. Когда-то нам хотелось спать в обнимку и дотрагиваться друг до друга при каждом подходящем и неподходящем случае. 

Когда это стало растворяться, уходить из наших отношений? 

Поцелуи стали беглыми, дежурными при встрече. Секс привычным. Удобный сон первичным. 

Никого ничего не напрягало. Мы по-прежнему были, как мне казалось,  близкими людьми. Ведь это только  в начале отношений бушуют страсти, а потом наступает штиль спокойных, ровных реакций друг на друга. Это ведь здорово, когда кто-то просто есть в твоей жизни и тебя не штормит . Я считала, что это и значит быть родными. Макс, похоже, считал так же. 

Мы отдалялись, вдруг прошибло меня озарением, а считали, что сроднились… 

Нет, нет. Я подумаю об этом завтра. Снова чего-то испугалась я. 

Папа заглянул мне в глаза:

— Юлька, ты, главное, не сдавайся. Это нервное. Психологическое, что ли. Ступор какой-то включился. Как включился, так и отключится. Вернётся всё. И заговоришь, и руками замашешь. Тебе же книжки твои писать надо, истории рассказывать. Ты же мне говорила, что пишешь, а так и не прислала ссылку, где почитать.

"Женские романы, тебе неинтересно будет ", – передразнил якобы меня. – Да мне всё про тебя интересно! Моя дочь – писательница! Ты думаешь, я не горжусь? Да я на работе всем растрындел и все восхищаются! Да, а ты как думала? У одного сын бездарь, у другого дочь третий раз замуж скачет, двое детей от двух браков, ни образования, ни ума…  а у меня дочка книжки пишет! 

Папа даже плечи расправил. 

Папка… Работящий, простой человек. Автомеханик и дальнобойщик. После развода и переезда в другой город, открыл свой бизнес по перевозкам и ремонту фур. Бизнес открыл, но бизнесменом так и не стал. Всё такой же открытый, не высокомерный человек.

Одевается упорно по принципу “удобно”, а не “модно”. Не видит разницу между рубашками за несколько тысяч и рубашками попроще. А вообще предпочитает им лёгкие свитера.
Если честно, я тоже не всегда вижу в чём разница. Во всяком случае, не настолько, насколько пытается убедить меня ценник.

Мы с папой во многом похожи.

А вот  с мамой они очень и очень разные…