Игнат перевернул меня на живот, зафиксировал тело — не вырваться. Мне просто не вырваться. Сердце стучит так сильно, что отдает набатом в голове, и безумные слова Игната слышны плохо. Это всё сон? Это же не может быть правдой? Игнат… он не такой.

— Н-не н-надо, — пробормотала я еле-еле.

Губы не слушаются, я онемела. А затем оглохла, и ослепла. Сухо, я не возбуждена. Не вижу Игната, только чувствую, как он берет меня. Знает, что я испугана, что не хочу, и все равно берет. Против моей воли.

Не знаю, сколько это длилось — минуту, или час. Я могла лишь комкать ногтями простынь, жмуриться до рези в глазах, и слушать биение своего сердца. В голове лишь одна мысль на репите: не прощу. Никогда, ни за что. Это конец. Это гребаный конец всему. И я не понимаю, что его вызвало, в чем я провинилась.

Наконец, это закончилось. Я так и продолжила лежать на животе — на Игната смотреть страшно, глаза открывать тоже страшно. И жить… жить не хочется.

— Больше никакого театра, — глухо произнес Игнат, а затем хлопнула дверь. Я услышала, как в ней повернулся ключ, и я осталась одна.

С кровати я решилась встать спустя минут десять. Встала на ковер — голая, убитая, подошла к двери, и зачем-то попробовала ее открыть — не получилось. Запер! Он запер меня, и мне не сбежать!

— Запер, — повторила свою мысль вслух, и рассмеялась от ненормальности этой ситуации.

Может, я в ванной головой ударилась, и это — мой предсмертный бред?! Провела ладонью между ног — тянет, и натерто. Нет, это не бред, это было в действительности. Было. И теперь я заперта, а мне нужно выбраться отсюда.

О премьере я помнила лишь краем сознания, пока бегала по комнате в поисках ключа, телефона, хоть чего-то. И не нашла даже дурацкую шпильку — я бы, конечно, не открыла с её помощью замок, так как рукожопая, но хоть попыталась бы! Но нет! Игнат даже свой телефон с кровати забрал, а мой остался на кухне.

Наконец, я успокоилась. Придет-не придет, выпустит-не выпустит — плевать. Пусть даже заточит меня здесь до конца жизни без еды и воды. Но… почему? В Игната будто демон вселился, он же не такой, не жестокий, он… а не должно ли мне быть плевать, какой он, и что это вызвало? Он сделал то, что сделал, и это конец.

Я села рядом с кроватью, обняла свои колени, и положила на них голову. Рано или поздно Игнат придет, и я должна дождаться, чтобы суметь выбежать. Он либо продолжит, либо начнет извиняться, и обещать, что больше такого не повторится, что у него был тяжелый день, и он сорвался. Но раз позволил себе один раз подобное — позволит еще.

Я должна сбежать.

На улице уже темно. Причем, давно. Должно быть премьера уже идет… без меня. Или даже закончилась. Я снова нервно рассмеялась, и услышала, как дверь открылась. Будь что будет. Не прощу.

Но Игнат и не стал просить прощения.

— Собирай вещи, Слава. Я отвезу тебя в гостиницу. Это всё, — бросил он отрывисто.

Снова смешно стало — я даже бросить его не смогла. Всё сделал сам, чтоб его!

Игнат стоял в коридоре, а я бросала в чемоданы свои вещи — быстро, неаккуратно. То, что забыла, пусть выбросит — черт с ними.

— Я…

— Не нужно меня подвозить, — шарахнулась от Игната. — Я вызову такси.

Ушла я, не оглядываясь. Доехала до отеля, оплатила номер, заперлась в душе, и только под горячей водой, почти под кипятком, расплакалась.

— Я же любила тебя, — прорыдала я. — Любила, мать твою! Что ты натворил? За что?

Голова уже болит от рыданий, тело красное от горячей воды, но с каждой пролитой слезой, с каждой каплей горячей воды, падающей на мое тело, мне становится чуточку легче.