Может, если бы папа настоял на аборте, я бы не сильно сопротивлялась. Я ведь думала на эту тему, долго думала, размышляла, взвешивала. И каждую ночь решалась, что вот, завтра точно пойду в клинику. Но утром я вставала, и понимала — нет. Пройдет время, я привыкну, смирюсь, полюблю…

… не полюбила.

— Да, батя у нас строгий, но не отбитый ведь. Он больше всех радуется, — Юра осторожно прикоснулся к моему животу, готовый убрать руку в любой момент.

Помню, как он в первый раз мой живот трогал — надавил, потер так, как пятку трут. Думала, прибью любимого братца.

— Так это — отец твоей дочки? Ты от нас съедешь к нему? — Юра стер с губ шутовскую улыбку. — Помирились?

Сердце забилось быстрее, нервознее. От паники ладони увлажнились, и под сердцем тревожно толкнулась дочь. Мне в укор. Но я должна сказать хоть кому-то, должна предпринять что-то и для себя, и для нее.

Игнат мог быть жестоким ко мне, но дочь не обидит, я знаю. Любить будет, баловать. А я лишь притворяться смогу. Разве это справедливо по отношению к дочери?

— Мы не помирились. Он узнал, что я беременна, и приехал. Юр, — я, задыхаясь и кусая губы взглянула на брата, — я откажусь от неё. Отдам Игнату.

— Что ты несешь?

— Он говорит, что на такое не пойдет, и не станет отбирать у меня дочь, но он ведь и не отберет. Я сама отдам. Только маму и папу нужно подготовить, и…

— Что ты такое говоришь? — рявкнул Юра.

— … и как-то объяснить им, донести, что ребенку лучше с родителем, чем даже с самыми замечательными бабушкой и дедушкой, — говорила я, и не могла остановиться. — И гораздо лучше, чем с матерью, которая… которая…

— Которая что?

— Которая не любит. Не люблю я её. И колыбель эта, вещи, чепчики, пеленки… смотрю на них, и я просто в ужасе. Задыхаюсь, понимаешь?

Брат опустился на пол, сел у меня в ногах. В глазах то, что я и думала — шок.

Папа с мамой тоже будут от меня в ужасе, но как-то нужно донести до них то, что я чувствую. Объяснить. Но не говорить всей правды. Это вообще выполнимая задача?

— Ты просто боишься. Это нормально, Слав, скоро у тебя дочь родится, и жизнь полностью изменится, — монотонно проговорил брат, пытаясь успокоить и меня, и себя самого. — И ты сама говорила, что не в себе, у беременных такое бывает, я заметил, мысли путаются. Ты просто не понимаешь, что говоришь, боишься, вот и накручиваешь себя. Как это — отдать своего ребенка? Сама-то в свои слова вдумайся!

— Юр…

— И про любовь, — прервал меня брат. — Ну я бы тоже не особо любил того, из-за кого спать на животе невозможно, да еще и столько месяцев носить, а потом рожать. Сейчас не любишь, а как родится — еще как полюбишь. Даже не думай пока принимать идиотских решений!

— Идиотских, говоришь? — руки задрожали в волнении, и я сцепила их на коленях. — Это все прекрасно — то, что ты мне сказал. Только это про неудобства, которые женщины привыкли терпеть. И любят, несмотря на них. Устроены мы так. И я бы любила. Знаешь, как я хотела ребенка от Игната? Не сразу, конечно! У меня в планах были пара лет карьеры, чтобы мое имя на слуху было, чтобы не забыли обо мне на время декрета. Я очень хотела от него… даже не ребенка, а детей!

— И что же изменилось? Это все из-за той премьеры? Из-за краха карьеры? Ребенок-то здесь причем?

— Премьера, — рассмеялась я, вспомнив, как готовилась к «Спартаку», но на сцену так и не вышла. — Я привыкла, что всё срывается. Это не первая премьера, на которую я не попала. Угадай, из-за кого я так и не явилась в назначенный день в театр? Угадай, из-за кого меня уволили? Угадай, кто в день премьеры меня изнасиловал, и через три недели я узнала, что беременна! Угадай, дорогой брат, а потом уже давай советы!