— И ты бы нормально отнеслась, если бы я пересмотрел твой круг общения?

Круг общения, состоящий из Жени и Веры?

— Да.

— И гардероб?

— Я скромно одеваюсь.

— И носишься по холоду в платьях, — хмыкнул Игнат. — Ладно. А если заставлю отчитываться по каждому шагу — где ты, с кем ты?

— Мне не сложно написать сообщение, или позвонить.

— День за днем? Передать полный контроль — это тебе не сложно?

— Нет, — фыркнула я — Боже, о чем он вообще? — Конечно, иногда это нереально — звонить и отчитываться. Например, я восстанавливаюсь, и скоро на сцену планирую вернуться. Грим, первый акт, но в антракте вполне могу звонить, пока подправляю макияж, и…

— Сцена, — перебил Игнат. — Ну а если мне не понравится то, что ты у всех на виду, и танцуешь? И я попрошу бросить то, на что ты годы потратила?

— Зачем? — растерялась я.

— Затем, что я — такой. Что скажешь?

— А ты попросишь об этом?

Игнат выразительно взглянул на меня.

Черт, и правда маньяк. Но балет… нет, не для того я столько мучилась, тренируя выворотность стоп, гибкость суставов и эти минимальные тридцать два фуэте, чтобы бросить до сорока пяти лет. Я же толком не танцевала еще!

— Дело даже не в сцене, — спокойно произнес Игнат, словно поняв, о чем я думала. — Тебя бы даже обязанность отчитываться о каждом своем шаге задолбала через неделю, малышка. Потому что это ненормально. А я бы ничего не смог с собой поделать, проходил уже это. Потому допивай кофе, а я отвезу тебя в отель.

7. 6

Мы с Игнатом в машине.

Я молчу. Он молчит. Жалеет, или нет — плевать.

Я не жалею.

Понимаю, что это, наверное, не любовь, а чистая страсть, или же тень любви, ее начало, которое могло перерасти в нечто большее. Но не сложилось. Бывает. Это жизнь.

Мой педагог — Нина Васильевна — говорила, что ей в молодости, несмотря на красоту и талант, долго не позволяли танцевать партию Жизель. Потому что тогда она еще не любила, потому что тогда ее еще не предавали, не бросали, не отмахивались от нее. И любовь казалась светлым чувством. И только когда она пришла на одну из репетиций разбитая и уничтоженная после предательства мужа, тогда её и утвердили на эту роль.

Даже в разочаровании есть толика горького очарования. И все это может пойти на пользу.

— Может, в ресторан? Ты голодна?

— Нет, — легко улыбнулась Игнату.

Он уверенно ведет машину. Недоволен, хмурится. Он как отражение Петербурга, этого мрачного, величественного города.

— Надолго в Питере?

— Не знаю, — пожала плечами, — Обратный билет еще не куплен.

— Чем займешься сегодня?

— Чем-нибудь.

Чем я займусь? Как обычно — растяжкой. Даже в путешествиях, даже после травмы нужно стоять у станка, и тянуться, тренировать балетные позиции. Станок мне сейчас заменяет обычная вешалка для одежды — не слишком удобно и привычно, но хоть что-то.

А потом я пойду гулять. По Рубинштейна, а затем, как обычно, буду стоять у Исаакиевского — люблю это место.

— Вот мой отель, останови на парковке, пожалуйста.

— Здесь? — фыркнул Игнат. — Хреновое место, Слава.

— Зато недорогое.

— Тебе нужны деньги? Все совсем плохо? Я могу помочь. Снимешь хороший номер, и…

— Не стоит, — покачала головой. — Меня все устраивает.

— Даже тараканы и клопы?

— Мы сдружились, — хихикнула я.

Отель, нужно сказать, и правда жуткий. Родители исправно снабжали меня деньгами, но я не тратила, копила. Сама не знаю, на что я откладывала. И отель этот… да, он ужасен, но зато расположение прекрасное, и мы с Женькой неплохо уживаемся в одной комнате.

Уживались.

— Спасибо, что подвез. Пальто возвращаю, — скинула его на сидение, и хотела выйти из машины, но Игнат остановил, мягко сжал мою ладонь. — Что? Здесь два шага, не замерзну в платье.