А затем проснулась. Мама опять за своё взялась? У неё от кофе давление, но мама как маленькая себя ведет, и упорно пьёт то, что ей нельзя. Ну я ей устрою!

Открывать глаза не хочется. Знаю, что мама скажет на мои придирки: «Боже, никогда не жила со свекровью, и вот, родила её»

— Ну всё, — зевнула, и открыла глаза.

А я не дома. Я… я же в Петербурге, и даже не в отеле, а…

Игнат!

Оглянулась — его нет, зато в ногах скомканный плед, в который я шустро завернулась.

— Боже, — прошептала, чувствуя удушающий стыд.

Раньше я в голос смеялась над рассказами друзей, и над фильмами, где девушка после ночи с мужчиной ударялась в стенания: «Я не такая!», но… я же не такая! Ну не могла я с незнакомцем уйти, и так откровенно себя предлагать.

Не могла!

Но делала это. Я! Чёрт, и ведь не обвинить никого, в той квартире, куда меня Женька притащила, я даже не пила ничего, и не ела. Значит, подсыпать мне ничего не могли.

А жаль. Я бы хоть на наркотики свое поведение с чистой совестью спихнула. Но никаких наркотиков не было. Была пара глотков алкоголя — здесь, в квартире Игната. И когда я их делала, я уже знала, что будет дальше.

Кошмар какой!

«Если я сейчас выйду, и начну ныть, что я не такая, то буду дурой» — пришла вроде как умная мысль.

Или глупая — тут как посмотреть, опыта у меня нет абсолютно.

Хотя… опыт уже есть. Еще какой.

Встала с кровати, нашла свое платье, и натянула его — немного мятое, я помню, как его лишилась. Как лежала с раздвинутыми ногами, как между них была голова Игната.

И как это было восхитительно! Даже при воспоминании об этом — горячий, чуть шершавый язык, с напором ласкающий меня — томление охватывает. Низ живота тяжелеет, горит, а затем… тянет болью.

Боль до сих пор ощущается, и дискомфорт. Больно сейчас, а в тот, самый первый миг, я думала, что умру. А подруги-то говорили, что это вполне терпимо — девственности лишаться. Да если бы меня кто-то предупредил, что будет такая режущая, острая боль, то я…

… я все равно бы это сделала. С Игнатом. Боль потом утихла, и больше не вернется. Даже хорошо, что она была такой сильной.

Я всё прочувствовала. Так и должно быть. Наверное, именно так я и хотела — полного обладания, наслаждения от чужой силы и собственного бессилия, как жертва перед диким зверем — безудержным, яростным, голодным до одной меня.

Но хватит прятаться!

Белье я надевать не стала. Прошмыгнула в коридор, а затем и на огромную кухню, кажущуюся еще более пустой, чем вчера. Столько пространства! У нас дома тоже так, но мама накупила гораздо больше техники, всяких украшений, милых мелочей.

А здесь — воплощение минимализма.

Игнат — аскет? Буду знать.

— Проснулась? Кофе или чай?

— Кофе, — я улыбнулась мужчине.

Он одет только в домашние темно-серые штаны. Лучше бы футболкой озаботился, а то я пялюсь на его торс как дурочка какая-то. Но взгляд я отводить не стала. Смело подошла к поднявшемуся мужчине, и потянулась за поцелуем.

И получила его — короткий, но вспышкой зажегший во мне желание и обожание. Вот только Игнат колебался, пусть долю секунды, но я это уловила.

— Сейчас кофе тебе налью, — он мягко отстранил меня, во взгляде я увидела тень сожаления.

И все поняла.

Опустилась за барную стойку, на лицо надела привычную маску — что-то, а лицо нас педагоги научили держать. Даже тех, кто танцевал как коряга, и годился только канделябры по сцене таскать, и исполнять роль мебели — все умели делать хорошую мину при плохой игре.

— Сахар? Сливки?

— Нет, спасибо. Обычный эспрессо, — доброжелательно ответила я.

— Игнат у кофемашины, спиной ко мне. Ближе к шее она расцарапана — это я его так? Ну что ж, пусть запомнит. Навязываться я не стану.