Но это потом, все потом. Сейчас же надо остановиться близ этих жердей. Остановиться и стоять. Так и сделали все дружно. Одновременно стих и звон мечей. Нет шага – нет звона. А вот уже и барабаны бить перестали. Тишина теперь над полем, мертвая тишина. Хотя нет, пока живая, ибо нет еще пока на нем мертвецов. Не появились они, а там как знать – вдруг и вовсе не появятся. Почему-то Любиму вдруг очень-очень захотелось, чтобы не было никакой битвы и не лежали потом на поле трупы на радость волкам и воронам.

Нет-нет, он не струсил. Чего бояться этих мужиков, сбившихся в перепуганную кучу. Сходство лишь в одном – у них тоже копья и такие же мечи, да и то не у всех, зато во всем остальном… Не гонял их до седьмого пота Позвизд, не учил их всяким тонким премудростям хитроумный Пелей. А ежели кто-то и пытался дать уму-разуму, то все равно не так хорошо, как Любиму. Не повезло им. Ох как не повезло. Да они это и сами чуют. Да что чуют – воочию видят.

Но только и о другом забывать не след. Сами-то они ни в чем не повинны. Даже отсюда, издали, и то видно, что они совсем такие же, как и березовские. И пусть совсем иначе прозывается их деревенька – хотя как знать, может, такая же Березовка, – и тиуна в ней тоже кличут иначе, да и у князя ихнего другое имечко – а все ж таки люди. Велели им, вот они и пришли.

Ежели отдадут приказ, тогда деваться некуда – придется идти и рубить. Сами виноваты. Не надо было супротив нашего князя меч поднимать, пусть и подневольно. И станет Любим протыкать их мечом и наступать на павших, не глядя и не сбавляя мерного шага. Но неужто нельзя обойтись без этого? Ведь остановился же строй, и смолкли боевые барабаны, да и копья вверх подняты.

Может, и впрямь обойдется, а?

А спустя час барабаны вновь забили, но уже иначе. И Любим обрадовался, хотя именно эту команду выполнять тяжелее всего, да еще на кочковатом, неровном поле, потому как надлежало пятиться. Ну ничего, сзади друзья поддержат, ежели что. Зато сечи не будет. Отложили ее пока, а там как знать…

Двое суток длилось ожидание. Слухи ходили, что князь Константин, не желая проливать руду простецов и дружинников, равно жалея как своих, так и чужих, вызвал на переговоры своего двухродного сыновца Ингваря, и, ежели тот согласится на те условия, которые выскажет рязанский князь, ратиться не придется вовсе.

Однако перемирие перемирием, а ночную сторожу выставляли регулярно, как и полагается, и не напрасно – время от времени отлавливали беглых. Нет-нет, из их рати не удрал ни один человек. В стане победителей, пусть даже только будущих, дезертиров не бывает, а вот из мрачной темноты, знобко шевелившейся от холода, изредка выныривал кто-либо из продрогших насквозь мужиков и просил милости, умоляя отпустить его подобру-поздорову. Таких отводили в особое место и бдительно сторожили, но поначалу кормили похлебкой и кашей. Похлебка, конечно, остыла, да им и такая в радость. Только и слышалось: «Спаси Христос».

А спустя двое суток опять забили барабаны. И снова Любим не мешкая занял свое место в строю. И вновь Пелей, выскочив вперед, стал давать своей полусотне разъяснения, ибо такой команды на учениях березовцы никогда не выполняли.

Но вот наконец встал их строй с сомкнутыми щитами по обе стороны от дороги. Одни на правой стороне, другие – на левой. Проход меж ними – сажени две, не больше. Одним словом, маленький проход, совсем узкий. К тому же каждый из ратников навстречу друг дружке свое копье склонил, и получилось будто два ската у диковинной крыши. Пройти под ними в полный рост можно еле-еле, да и то если невысок. Сам Любим непременно бы нагнулся, иначе никак. Да и добрая половина из его десятка тоже.