Расспросы поначалу ничего не давали – Мокша молчал, а Гуней говорил лишь, что он ни в чем не виноват, потому как первым драку не начинал. Лишь спустя некоторое время полусотник все-таки выяснил, что именно предшествовало столь страстному мордобитию, и немедленно приказал подошедшему к месту происшествия Прокуде созвать всю полусотню. Чтобы было посветлее, принесли несколько факелов, и при их пламени, яростно метущемся из стороны в сторону под порывами студеного ноябрьского ветра, белый от ярости Пелей с сурово поджатыми губами вызвал из строя Мокшу и Гунея.

Поначалу он кратко рассказал, какой единой дружной семьей должны быть все вои у князя, потому как в бою, возможно, одному ратнику – палец полусотника назидательно уткнулся в Мокшу – придется защищать спину другого ратника – и он указал на Гунея.

– Мыслю я, что это будет плохая защита, – мрачно заключил он. – Гоже ли сие?

Мокша вскинул было понурую голову, желая что-то сказать, но потом сник и вновь медленно опустил ее.

– Вина завсегда лежит на обоих, – продолжил Пелей. – Но на том, кто учинил свару, она неизмеримо больше.

При этих словах Гуней приободрился, а Мокша вновь поднял было голову, но только зло сплюнул кровь, сочащуюся из разбитой губы, и вновь промолчал, опять хмуро уставившись в раскисшую землю.

– За оный бой, учиненный двумя резвыми молодцами, каждый из них исправно отработает нонешнюю ночь. Это одно. Однако, как я и сказал, на том, кто учал, тройная вина. Стало быть, тебе… Гуней, надлежит потрудиться еще три ночи.

Удивленный Гуней не успел рта открыть в свое оправдание, как Пелей тут же рявкнул:

– Ты своим поганым языком уже изрядно поработал, так что, покамест я речь веду, прикуси его и помалкивай. А вам всем, – обратился он к строю, – надлежит накрепко запомнить мои слова: един на всех нас христианский крест, единому князю мы все служим, единую родину станем защищать. Стало быть, и сами мы должны быть едины, а потому нет среди ратников князя Константина ни лесной мордвы, ни косопузого вятича, ни неумытой мери, ни болотной мещеры, ни глупой муромы, ни вонючего половца. Нет и никогда не будет. Зато есть славные вои, будущие заступники рязанской земли, коим всем как один и в лютой сече биться, а ежели придет нужда, так и живота лишиться, но с поля ратного не сойти и ни на пядь[58] не отступить. А кто мыслит инако, тому в наших рядах места нету, и, ежели таковой имеется, пусть сразу выйдет ко мне, а я ему укажу дорогу прочь. И обратно отправлю не просто так, но с провожатыми, кои всем в его родных местах поведают, за какие грехи недостоин сей парень гордого звания рязанского ратника.

Строй как по команде охнул. Так вот в чем заключалась страшная кара за драку! И впрямь наказание такое, что ой-ой-ой. Это ведь только так кажется – забудут люди со временем, что понарассказывают про того же Гунея прибывшие с ним дружинники. Как бы не так. Народ в селах и деревнях памятливый, так что от черной молвы ни за год, ни за два отмыться нечего и думать. А девки? С таким ведь ни одна в хоровод не встанет. Про сватовство и вовсе разговору нет – надо ехать туда, где ты никому не известен, да и то надолго ли спасешься? Это ведь добрая слава на печи лежит, а худая – она быстро по свету летит.

– О родичах же ратника, особливо о матери, ежели токмо услышу от кого худое слово, выгоню из полусотни в тот же час, ибо ее не выбирают и святее ничего у каждого из вас нет. Они, да еще рязанская земля – вот и все наше богатство, коего мы никому отнять у нас не позволим.