– Да невдомек мне, почто Константин, ежели к убийству страшному еще с зимы изготовился, лучших воев из дружины своей на мордву отправил? Да еще и Ратьшу с ими вместях, – пропела она.

– Боялся, поди, что не пойдут они на такое, – предположил Удатный. – Хороший вой катом[17] николи не станет.

– Может, и так, – легко согласилась с ним Ростислава. – А те, кого он за пару месяцев до Исад у себя поместил? Они-то людишки подневольные. Нанялся на службу, гривны получил – служи и делай что укажут. Одначе он их тоже вместях с Ратьшей отправил. Это как?

– Тоже не согласились, – уже не так уверенно пояснил князь.

– А ежели они все в отказ пошли, тогда неужто среди них людишек не нашлось, дабы о беде страшной прочих князей упредить? Неужто они все молчунами оказались?

– Может, он допрежь того, как с ними поделиться, роту[18] о молчании взял? – предположил Мстислав и наставительно заметил: – К тому ж хороший вой завсегда язык за зубами держать умеет.

– А мне ведомо, что иной мужик почище бабы этим языком мелет. И что было, и чего не было – столь всего наплетет, что и за месяц не распутать, – возразила дочь, предложив: – Да ты, князь-батюшка, свою дружину оком в думах окинь. Она ведь у тебя ладная, один к одному, а такие языкатые все едино сыщутся, да не один-другой, а поболе десятка.

Мстислав послушно окинул, после чего крякнул и возражать дочери не стал, а Ростислава все так же неспешно продолжала плести свои словесные кружева:

– И опосля опять же не понять мне, батюшка, ни Ратьши, ни прочих. Вот себя на их место поставь. Ты, к примеру, воевода в дружине Константиновой. Предлагает тебе князь братьев своих умертвить. Отказался ты и со всеми прочими уехал мордву бить. А возвернувшись, узнаешь, что побил он их все-таки. Ныне же пояли Константина люди князя Глеба, и он, в железа закованный, в Рязани стольной, у брата в нетях[19]. Ты бы что стал делать – неужто пошел бы с дружиной да стал бы требовать, чтоб братоубийцу на волю выпустили?

Князь кашлянул, продолжая все сильнее хмурить брови и морщить лоб. Разумеется, он бы на месте воеводы только радовался такому исходу дела и никогда бы не стал ратовать за освобождение этого каина. А вот Ратьша – муж хоробр, сед, честен – стал. Почему?

– Тут я и сам в толк не возьму, – откровенно сознался Мстислав.

– Мне гости[20] рязанские да и иные, что в его Ожске побывали этим летом, про суд княжой взахлеб сказывали, – тем временем продолжала Ростислава. – Обо всем я тебе глаголить не стану – больно долго, но в каждом случае Константин строго по Правде Русской[21] судил, не глядя, кто там пред ним – боярин али смерд простой. Ну прямо как ты, батюшка.

– Что ж ты меня с убивцем рядышком ставишь? – недовольно буркнул князь.

– И в мыслях не держала, – заверила девушка, торопливо пояснив: – Я тебя рядышком не с убивцем, но с рязанским князем ставлю, и токмо потому, что сдается мне – не повинен Константин в той татьбе.

– Но его же людишки под корень потомство князей убиенных извели, – упорствовал Мстислав.

– Это верно, извели, – опять согласилась княжна.

За долгие годы общения со своим отцом она давным-давно усвоила одно непреложное правило: если хочешь, чтобы князь начал дудеть в твою дуду, не вздумай ему ни в чем перечить. Горячий и вспыльчивый Мстислав Удатный терпеть не мог, когда ему возражают, а пуще того – обвиняют в неправоте.

«Да прав ты во всем, батюшка, – всегда говорила Ростислава. – Токмо ты растолкуй, а то невдомек мне что-то. Как-то оно получается непонятно…»

А далее следовали факты, стянутые неразрывной цепью стальной логики. Тактика была надежная, многократно и с успехом проверенная на деле, и Ростислава менять ее не собиралась.