В комнату я прошла первая, окидывая её быстрым взглядом на предмет компрометирующих набросков. Таковых не оказалось, и я оглянулась на мужчину. Илья прошёл на середину комнаты, с интересом осматриваясь, а я включила верхний свет. Комментировать я не стала, предпочитая позволить мужчине самому осмотреться, пока я стояла в стороне, готовая в любой момент вмешаться, размышляя, догадывается ли он, какую честь я ему сейчас оказываю. Он пятый человек, которого я добровольно впускаю на своё место работы – фактически святыню. Решила, что Илье лучше об этом не знать, так как я и сама не могла себе ответить, зачем это сделала.

– Можно? – спросил он, указывая на полотно завешенное полотном. Поразмышляла и кивнула. Полотно было осторожно стянуто, открывая мою последнюю работу. – Красиво… – произнёс он, вызывая мою невольную усмешку. – У картины есть название? – спросил он, вглядываясь в изображение пары и одинокой фигуры на их фоне.

– Есть, – коротко кивнула я. Подошла и накрыла картину полотном, не желая, чтобы он вглядывался лучше. – «Ревность», – произнесла я, только сейчас дав это название, наконец, понимая, зачем и почему мне захотелось отобразить воспоминание моей последней выставки. Открытие мне не понравилось, испортив настроение.

Мужчина молча понаблюдал за моими действиями и комментировать не стал, покладисто отойдя в сторону.

– А что там? – вдруг спросил он, указав в сторону дальнего угла.

– Где?

– Тот холст, обвязанный бечёвкой. Здесь только две картины скрыты, остальные просто повёрнуты к стене.

Повернула голову, с недоумением вглядываясь в тёмный угол. И действительно обнаружила холст, перетянутый тёмной тканью и бечёвкой. После очередного переезда я уже несколько подзабыла, куда и что клала, но эту картину не помню. Видимо, очень старая, которую я даже не посчитала нужной забирать…

Подошла к находке и с некоторым трудом перенесла холст на тяжёлом подрамнике. Картина была большой, что удивляло меня ещё больше.

– Я не помню её… – пробормотала я, разрезая верёвку канцелярским ножом и с помощью мужчины осторожно развернув ткань, сидя прямо на испачканном полу. По мере открытия пальцы у меня дрожали всё сильнее, пока не перестали подчиняться, и последний угол открыл именно Илья. – Это…

– Твои родители? – несколько удивлённо поинтересовался мужчина, разглядывая незаконченный набросок. Явно мой, и довольно старый. Но когда я его сделала??? После стали прорываться воспоминания, как вскоре после похорон, в одну из бессонных ночей я сидела перед чистым холстом, множество раз занося кисть, и не смея прикоснуться. Видимо, всё же посмела, но так и не закончила…

Тогда я плохо соображала, не удивлюсь, что моментально забыла о ней, стоило тогда просто уснуть. А, видя, что со мной делает эта картина, вероятно, именно Ваня спрятал её. Именно он очень любил перетягивать мои картины бечёвкой. У него была большая страсть именно к ней, несмотря на обилие других верёвок.

При взгляде на знакомые, родные, хоть и незаконченные и не проработанные лица, сердце на секунду замерло, отчего невольно прижала ладонь к груди и сжала ткань платья.

– Даша, всё хорошо? – отвлёк меня голос мужчины.

– А? – вздрогнула я, подняв лицо и отметив, как близко находится Илья. Моргнула и нервно кивнула. – Да, всё хорошо, просто не ожидала увидеть именно её, – сглотнула я и вновь испуганно дёрнулась, когда в кармане брюк Рязанова раздалась стандартная мелодия звонка. Мужчина досадливо поморщился, недовольно скривив рот, а после вытащил из кармана тонкий чёрный смартфон, посмотрел на имя звонившего и обречённо вздохнул.