Фима оказался очень полезным кадром. Он, конечно, задрот, но головастый. И задачи мне решал, и помогал с курсовыми. Я в свою очередь за три года отвадил пацанов его чморить и не жопил своей жратвы. Фима из какой-то деревни, родаки совсем не помогали. А устроиться на работу у него силёнок не хватало, он всю энергию в учёбу кидал. Так что приходилось Клёпе голодать, точнее, я не дал.

Учился я из рук вон плохо. Всё время что-то пересдавал, старался не прогуливать, чтобы не вылететь, но зато работал уже третий год. Да так, что позволил себе купить битую точилу, шмоток, ноут и телефон. И кроссы у меня брендовые.

Девушки нет… Номер взяла, но не пишет.

 Куртку и футболку я снял ещё на полпути, по пояс раздетый вошёл в общежитие. Вахтёры у нас не злобствуют, как в женской общаге, особенно, если видят, что на ночь глядя ломится трезвый спортивный человек.

У меня здоровый образ жизни. Спиртное редко, тусовки к чёрту, только тренажёры, бег и ледяной душ, когда плющит. Бывает у меня, загоняюсь и реву. Да, я плачу. Никто никогда не увидит, знает только психиатр. Детские травмы, их оказалось слишком много, приходится сейчас их лечить.

Одним словом вся моя жизнь — борьба с собой и с соблазнами.

А они повсюду.

В общаге тихо. Недавно сдали сессию, и сразу все разъехались. Те, кто не успел, должны были праздновать, но что-то такая тишина на нашем этаже стояла, что даже подозрительно.

— Рон! — зовут меня и следом свистят.

Пьяный Батон подходит ко мне, когда я уже собираюсь дверь в комнату открыть. Глаза у него стеклянные, блестят. Морда красная и довольная. — У нас Мирошкина, не хочешь? Макс за гондонами побежал.

— Одна на всех? — усмехаюсь и прислушиваюсь.

— Нет, ещё Чукча есть, но её твои утащили и нас не пускают.

Мои – это те, кто перешёл на четвёртый курс, Батон только на третий собрался.

— На хрен, — я открыл дверь и тут же закрыл перед носом Батона, которому вдруг захотелось пообщаться.

И так на работе задолбал. Батон с электрикой дружит, устроился в мою мастерскую, точнее, я слово за него замолвил. Вон какой благодарный, даже пригласил на публичную девку.

 У нас с Фимой уютная семейная идиллия. На окне занавески моей бабушки, у двери её коврик. Холодильник б/у купили. Фима стол и стулья сообразил. Две койки и два письменных стола. Чистота, как у мальчиков-зайчиков в приличном обществе. Шкаф тоже ремонтировать пришлось, он забит не только шмотками и постельным бельём, там ещё Клёпкины учебники стопками.

Сам Серафим сидит за письменным столом у жёлтой лампы. Комп отключён, что-то чертит. В одной и той же рубахе три года. Он вырос с тех пор, как приехал сюда, в плечах раздался. Хрен ли, я голодать не привык. Одежда ему откровенно мала.

— Здоров, — я снял кроссовки и поморщился. Вонь адская. Нужно было кроссы высушить и носки постирать. И вообще вымыться.

 Вдруг Люба напишет.

 Я заглядываю в заварочный чайник. Он у нас железный, покорёженный чутка, это я харю одному мудаку нашим чайником разбил. Он, сука, и выправлял мне чайник, и три пачки рассыпчатого цейлонского в подарок отдал. Это чтоб никто не говорил, что мы с Клёпой любовники. А то развели слухов. Я быстро рты заткнул.

— Привет, Рон, — жалобно протягивает Клёпа.

— Скажи, чем вонь из обуви вывести?

— Присыпка есть специальная, в аптеке продаётся.

— Что грустный такой? — я открываю скрипучие дверцы шкафа, ковыряюсь в куче вещей, ища чистое бельё.

— У меня был секс.

— И как? — ржу-не-могу.

— Не понравилось, — вздыхает Клёпа. — Обстановка, видимо, не та.

— Хуёво ты свою половую жизнь начал, — продолжаю смеяться. — С оргии.