– Ты знаешь, что такое радио? – спросил я.

– Мама твоя включала, – оживился Фемистокл. – Забавная штука.

– Все, что мы видим – это свет, – попытался я изобразить Вовкиного отца, читающего лекцию. – Свет – это волны. Так называется. Не в блюдечке, когда ты на чай дуешь, а в воздухе. Они есть видимые и есть… невидимые. Радио – невидимые. Смотри.

Я включил радио и крутанул ручку настройки. Одна станция, другая, третья, между ними шипенье.

– Видишь, они все у меня в приемнике, но все по отдельности, не смешиваются. Так и мы с вами. Мы по отдельности. Как разные станции в одном приемнике. Просто наши миры совпадают в чем-то. Рельеф там, полости, иногда здания, если они давно стоят. А ваш народ юркий. Может жить и там, и там. Но здесь он невидим для большинства людей, потому что как раз в этом мы не совпадаем.

Я снова крутанул ручку приемника.

– Понимаешь? Кто-то может видеть невидимое. Ну, слушать сразу две станции. Это просто способность.

– Так же с ума можно сойти? – нахмурился Фемистокл.

– Случалось, – кивнул я. – У нас… был такой сотрудник, Марк. Он рассказывал, что некоторые лишались рассудка. Но я не должен. Хотя такая способность у меня есть. Не в смысле сойти с ума, а в смысле видеть.

– А у меня? – расширил глаза Фемистокл.

– Ну, я не знаю, – засмеялся я. – Может, тебе прогуляться надо в твой мир, а может, ты сразу два мира глазами плюсуешь. В любом случае, это не болезнь и не недостаток. Просто такое у тебя устройство.

Домовой примолк на время, а я рулил и думал, что воскресенье получилось какое-то слишком уж длинное. Как будто целая жизнь в него вместилась. И еще не вечер, хотя вечер уже близко.

– Послушай, – пробормотал Фемистокл, рассматривая следующий пирожок. – А среди людей есть плохие?

– Полно, – ответил я. – Воры, убийцы, лжецы, негодяи, насильники и так далее. Ну, не каждый второй, но достаточно.

– И как вы их называете? – спросил домовой.

– Так и называем, – пожал я плечами. – Преступниками. Хотя, это только по решению суда, если уж как положено. А так… Мерзавцами. Много названий. Но понимаешь, по сути, они все тоже люди.

– Странно, – задумался Фемистокл. – Вот из нас ведь не все плохие? А вы нас всех скопом причисляете к пакости.

– Подожди, – мне отчего-то стало неловко. – Но я же тебя не причисляю к пакости?

– Это плохая отговорка, – заметил домовой. – Мама твоя как раз об этом сказала соседу, когда он к ней заходил за молоком. У них там ребенок, а они купить не успели. Или вроде как денег нет. Не знаю, они там наверху ругаются постоянно. И у них с твоей мамой у двери какой-то разговор образовался. И он ей начал, что мол какая ты Макина? У тебя на лице написано, что ты еврейка. Или муж твой был еврей. Посмотри на сына своего! Я ничего против не имею, но почему Макина? А мама твоя ему так спокойно-спокойно – Да хоть Иванова! Что же это получается, соседушка, Илья Сергеевич, ты, оказывается, антисемит?

– А он? – напрягся я.

– А он вдруг извиняться начал, – хмыкнул Фемистокл. – Не знаю, почему. Думаю, что у твоей мамы силушка есть. В глазах или еще как. Может, она пальцами щелкнула. Так он сказал, что нет. Что не антисемит. Что у него даже на работе в ЖЭКе техник, который еврей, друг.

– А мама? – спросил я.

– У тебя замечательная мама, – вздохнул домовой. – Она дала ему молоко и закрыла дверь. Сначала, правда, сказала про отговорку. А потом мне повторила, что это плохая отговорка. Ну, что у меня даже друг есть еврей. В твоем случае, это тоже не очень. Что ты меня не причисляешь к пакости. Исключение делаешь.