— Прости, милая, что тебе неудобно и, — нагнулся он надо мной, потом схватил за шею сзади одной рукой, а пальцы второй руки легли мне на подбородок, — унизительно? Сейчас расплачусь! Радуйся, что просто ещё жива, поняла? Потому что у меня очень много претензий к тебе, детка, — и он сказал это “детка” так, словно плюнул в меня. — Думаешь я повернусь к тебе спиной? Нет, не жди. Потому что я не дам тебе ни шанса напасть или думать об этом, поняла?

— Я не… — попыталась я что-то сказать.

— Хочешь ссать, — рявкнул он, — давай. Что непонятного? Не трепи мне нервы! Мне срать виновата, или нет, я знаю, что от тебя невыносимо несёт и меня выкручивает от этого. Не хочешь по хорошему, так как я сказал, будет по плохому, оставим, как есть, и я трахну тебя, а потом сожру!

Я вздрогнула, затряслась, слёзы потекли по щекам. Он зверь. Я же видела. Видела. Он точно зверь. И он сожрёт меня… но перед этим. И я очень попыталась справиться с собой, с жутким чувством стыда, которое было даже сильнее, чем страх смерти.

— Вот так, — похвалил он. Отпуская. — А теперь давай, намыливайся и волосы тоже, а то кровь в них смердит. Вон там шампуни, уж прости, но ничего для блеска, объёма и прочей херни у меня нет. Я так вообще мылом моюсь. И давай быстрее. У нас мало времени. Дождь усиливается.

И я понятия не имела, что там с дождём. Но, чтобы не раздражать его, поборола в себе желание плакать, старалась быть тихой. Потянулась к застёжке лифчика. Даже подумать о том, чтобы поднять на него глаза, мне страшно. Но застёжка не поддавалась, пальцы тряслись и он цыкнул, сделал ко мне шаг. Я снова невольно сжалась.

— Хорош трястись, рыбка, сказал же, что времени нет! — снял с меня и бюстгальтер и снова нелепая мысль внутри меня — вот же… теперь совсем голая, словно вот была в одном этом стареньком истёртом спортивном бюстгалтере и была одета. Усмехнулась бы с горя.

Невезучая Мейси.

Но… подожди… он не собирается тебя убивать? Да? Пока точно нет?

Его раздражало, что я так долго промываю волосы. Он даже что-то про ножницы сказал. Но в конечном итоге, мне выдали два полотенца, одно на голову, второе на тело. Всё.

— Вперёд иди, а то таскай тебя теперь, — вытолкнул меня из ванной комнаты. Я шла перед ним, семеня по удивительно, но тёплому полу. Очередная нелепость. Какое мне дело до пола? Но, как оказалось, очень даже было дело.

Меня грубо, бесцеремонно направили в огромную комнату. Тут так непривычно для английских домов такой постройки, явно очень старой, вековые камни в стенах, окна вот в том подвале, где он меня держал, типовые. А здесь — модерн и минимализм. Окна большие, современные. Странный для этих мест контраст.

А ещё…

— Сядь, — указал мне место на полу. И я замешкалась, не понимая указания сесть на пол, но за это промедление мне на плечо легла рука, продавила книзу и я вынуждена была подчиниться. — На вот, — в меня полетела большая подушка со спинки дивана, — под очаровательный, сладкий зад свой запихни.

Сказать слова благодарности? Он издевался, но всё же пока не делал мне ничего серьёзно плохого. Физического насилия, которого я там в подвале избежала кажется чудом. И я до сих пор не могла понять, как он понял, что я девственница. Что такого он во мне увидел и, боже, почувствовал между ног. От воспоминания сжалась, стараясь не очень сильно показывать, насколько мне страшно, жутко, насколько мне хочется рыдать, выть, бежать…

— Хватит жаться и трястись, — отозвался мой мучитель. — А то на страх у меня зверюга поднимается. Не сделаю тебе ничего, — он даже не пообещал, просто констатировал факт. И наверное мне должно было полегчать, но как-то не особо. И вот это “зверюга поднимается” — что это значит?