На это он усмехнулся с пренебрежением, потом дёрнул меня на себя, чтобы я села. На нём уже не разодранная в клочья футболка, а нормальная, с каким-то значком на ней, словно фирменная. Даже странно. Почему мой взгляд цеплялся за такую ерунду?

Он стал снимать с меня пальто, а я подумала — вот нелепица… я с голыми ногами, без белья, в пальто и шарфе, в ботинках и носках… с принтом, на котором изображены игрушечные медведи. Нелепее уже и не придумать. И это то о чём я думала перед смертью? Или нет. Это то, о чём я думала перед тем, как он изнасилует меня, а уже потом убьёт. Не о времени, которое он будет измываться надо мной, а над тем, что у меня совершенно нелепые носки и вполне возможно именно так, в них, он меня и закопает…

А мужчина тем временем стащил с меня пальто и свитер. И я могла бы сопротивляться. Руки же свободны. Но что-то говорило, что это только усугубит моё положении и вообще я и правда парализованная страхом жертва хищника, которая может только трястись так, что зуб на зуб не попадает. Вторая мысль — я никогда не согреюсь! Больше никогда не будет тепло.

Я осталась с ботинках и лифчике. Но и ботинки с меня стянули. Носки. С медведями. И мужчина усмехнулся глядя на них.

— Забавно, — дал комментарий этому предмету моего гардероба и снял. Значит не будет на трупе Маккензи Морис носков.

А потом он перевалил меня через плечо и потащил куда-то. Боль в рёбрах и районе живота была резкой, яркой, я не могла даже вздохнуть, но и сопротивляться не могла. Безвольно висела на его плече, ощущая силу в руках, пальцах, которые меня держали. Видела лишь его спину, свои растрёпанные волосы и сначала каменные ступени, потом добротный дощатый пол, а дальше на меня пахнуло привычной свежестью уборной комнаты… ванной комнаты. И он поставил меня на холодный поддон душевой.

— Что вы делаете? — нелепо спросила я, всё так же шепотом. Не рассчитывая, что он будет со мной говорить и что-то пояснять.

— Мою тебя, — тем не менее ответил он.

— Зачем? — выдохнула я.

— Очень хочу надеяться, что можно смыть с тебя часть этого мерзкого приворотного запаха, — и он поморщился, так словно от меня несло помоями.

Я икнула невольно, всё ещё трясясь от страха и поняла, что хочу в туалет.

— А можно мне… можно мне…

— Чего? — рыкнул он так, что внутренности у меня снова свело страхом. Я вжала голову в плечи.

— Пописать, — прошептала.

— Так писай, — повёл он плечом, но места для манёвра мне не дал. То есть он говорил, чтобы я…

— А можно мне… — я глянула в сторону унитаза.

— Чё? — и его бровь весьма многозначительно поползла вверх. — Поссать можно и сюда, — показал он мне на поддон душевой.

— А можете… — теперь он сложил руки на груди, бровь всё так же одна наверху, а вторая внизу, потому что глаз прищурен. — Отвертитесь, пожалуйста.

— Ага, только это? — не двинулся ни на сантиметр.

Я смотрела на него задрав голову. Он большой. Огромный. Ручищи эти нереально здоровые. И при этом, я конечно плохо разбираюсь, но мне кажется он не из тех, кто потеет в залах и как это, тягает железо? Он просто сам по себе такой здоровый. Взгляд синих глаз, красивых, действительно красивых глаз, прожигал во мне дыры. И это очередная глупость от Маккензи Морис — изучать и восхищаться взглядом того, кто должен тебя убить.

— Я не смогу, если вы на меня смотрите, — всё же смогла ответить я.

— Значит не хочешь писать, — пожал он плечами. Небрежно и с таким безразличием.

— Но это унизительно, — пролепетала я и это вызвало усмешку. Да какое ему дело, Мейси? Он же сейчас… я снова содрогнулась.