– Поэтому вы достали молоток и разыграли пробитый палец? – теперь с возмущением спрашиваю уже я.

Ибо тут – да, я испугалась.

Испугалась, представив, как буду рассказывать Кириллу Александровичу, каким образом его малолетние очумелые ручки пробили гвоздем палец насквозь. Впрочем, что ему рассказать, у меня всё равно осталось.

Например, я могу поведать, какие его племянники дарования и талантливые актеры, поскольку Яну, несущемуся ко мне с расширенными глазами и воплями на одной ноте «А-а-а», я сначала даже поверила.

– Мы пошутили!

Их синхронный сигнальный вопль заставляет поморщиться и проворчать с досадой:

– Ну, так с пауком я тоже пошутила.

Откуда я знала, что Яна их боится, а её брат кинется мстить и швырнет помидор, после которого у нас и началась битва века.

Там вообще даже не паук, а паучок был.

Ма-а-аленький.

Мы его с Элем, как подозреваю, в том же магазинов приколов покупали для препода по философии.

– Нас Кирилл убьет, – вздыхает Яна.

И приходится признать, что она права.

Убьёт.

Я тоже вздыхаю.

Вообще для шести лет эти малолетние поганцы слишком сообразительны и умны, а поэтому, может быть...

– Что, суслики, зарываем топор войны? – я спрашиваю с надеждой.

Выглядываю, чтобы узреть высунутую из кухонного проема руку с белым флагом. Рука активно машет, а во флаге я с трудом признаю полотенце.

– Выходить по одному и с поднятыми руками, – я командую на правах старшей.

Слушаю ответное условие:

– Ты тоже.

Встреча враждующих сторон происходит ровно в центре поля сражения, в коридоре.

– Это перемирие, а не мир, – крепко сжимая мою ладонь, ворчит Ян.

– Вынужденная мера, – цепляясь за вторую руку, добавляет Яна и...

И…

– Что здесь происходит?! – громыхает от двери.

***

– Детский сад, – Лавров цедит сквозь зубы.

Меряет шагами свой кабинет.

И что именно находится за единственной закрытой дверью я узнала.

Увидела лично, когда Кирилл Александрович грозовой тучей приблизился к нам и, не обращая внимания на притихших и спрятавшихся за моей спиной сусликов, больно схватил меня за плечо и потащил по коридору. В идеальной тишине, которую нарушать просьбами отпустить я не решилась, лишь торопливо переставляла ноги и кусала губы.

Всё же хватка у некоторых была стальная, и синяки точно будут.

Но их я терпела молча, вскрикнула только, когда меня через весь кабинет практически швырнули в кресло.

Пригвоздили взглядом.

– Штерн, ты ходячий детский сад!!! – Лавров, вырывая из оцепенения, рявкает, разворачивается от книжных стеллажей ко мне. – Ты… ты чего вообще творишь?!

Кулак грохает об стену, и я невольно вздрагиваю.

На месте стены, думается, представляли меня.

Ещё раз песец.

– Тебе двадцать лет, а мозгов на шесть, как у этих. Ты безответственная, взбалмошная девица без царя в голове. Ты не в состоянии посидеть с детьми даже одного дня, чтобы не разнести в хлам всю квартиру!!!

– Я…

– Заткнись, Штерн, – он просит едва слышно, суёт руки в карманы брюк, делает шаг в мою сторону, и в спинку кресла я вжимаюсь.

Кажется, меня таки убьют.

– Просто помолчи, Дарья… Владимировна…

Тёмный взгляд, ставших почти чёрными синих глаз, тяжёлый, испепеляющий. И он, взгляд, гипнотизирует, заставляет послушно кивнуть.

Продолжить смотреть.

Неотрывно.

– Вы устроили Мамаево побоище, и тебе придется сильно потрудиться найти этому вразумительное объяснение и уговорить меня оставить тебя на месяц няней. Иначе ты у меня из вуза пробкой вылетишь, Штерн! Чего смотришь?! Да тебя взашей выгнать стоит только за одну безалаберность и безответственность!

Кирилл Александрович смотрит свысока, сжигает презрением, с которым каждое слово выплевывает, уничтожает: