— А что до Спаса… Так Господь Бог не позволяет нежити подолгу засиживаться на одном месте. Посылает святого Илью, тот и гоняет их молниями. Поэтому до Крещенья водяной живет в воде, а потом переходит в лозу, отчего его еще зовут Дедом Лозовиком. Потом перебирается на сушу, в прибрежные травы и аж после Первого Спаса снова может вернутся в воду. Если только кто-нибудь не столкнет его в водоем раньше. Поэтому, он все время сидит на берегу и ждет прохожих. Но так как сам попросить о такой услуге не может, а люди его не видят — водяной начинает сердиться и пакостить…

«Гы… — усмехнулся я мысленно. — Интересная версия. И окажись правдой, я мог вполне водяному пинка отвесить. М-да, надо все же аккуратнее… Прав Василий, так и нарваться недолго»

* * *

— Бог в помощь! — чуть хрипловатый голос раздался из густых зарослей камыша, до которых мне оставалось пройти по прямой метров пятнадцать.

От такого «здрасьте» я едва мимо гати не шагнул. Хорошо, ближе к противоположному берегу настил был не так заилен, как прежде. Наверняка не удержался бы на ногах. Что не говорите, а водяной дух, нежить по сути, желающий людям в трудах божью помощь — это слегка чересчур. Картина из области абсурда и такого сюра, что Дали отдыхает.

А Полупуд ничего. Сперва потянулся было за луком, с которым после встречи с туром не расставался ни на минуту. Но передумал... Ну правильно. Враг не стал бы о себе предупреждать. Поднялся не торопясь, степенно и не менее громко, ответил:

— И тебе подобру-поздорову, добрый человек, коли не шутишь. Обзовись… Как давний обычай велит. Сделай милость.

В ответ на пожелание запорожца с противоположного берега трижды подал голос пугач.

— С Луга, стало быть… — обрадовался Василий, потом приложил сложенные «ракушкой» ладони к губам и повторил крик ночной птицы. — Пугу… пугу… пугу… Челом тебе, брат-казак. Я — Василий Полупуд. Минского куреня товарищ. А ты кем будешь?

— То-то я гляжу и думаю: кто такой хозяйничает в моих угодьях, как на своем гумне... — вместо ответа, насмешливо прокричал невидимый собеседник. — А это Полупуда принесло в добрый час. Да не один пожаловал — с целым обозом баб приперся. Никак в магометанство перейти надумал… а, Василий? Ну, а чего… Тоже верно. Как сказано в Писании: «Каждому свое...» Кому-то в монастыре — грехи замаливать, а кто-то ж и грешить должен. Га-га-га…

— Голос, кажется, знакомым… — озадаченно почесал затылок запорожец. — Но, пока не признал. Видимо, давно не слышал. А ну, весельчак болотный, гукни еще чего-нибудь?.. Только горло не дери сильно. Не приведи Господь, очкур развяжется — перед русалками оконфузишься.

— О, да ты и глухой к тому же… — все так же насмешливо фыркнули шуршащие заросли. — Совсем сдал на старости… Тогда понятно: зачем гарем от чужих глаз решил подальше запрятать. У такого трухлявого пня уведут молодок раньше чем медовый месяц закончится. А прочие — сами разбегутся.

— Погодь, погодь… Корсак?.. Ты что ли? — неуверенно произнес Полупуд. Мотнул головой и с силой хрястнул кулаком о раскрытую ладонь. Звук раздался такой, словно поленом по камню шваркнули. — Чтоб мне аж до самой смерти больше ни одной чарки горилки не выпить, если это не Иван Корсак! Покажись на люди, песий сын! Пока я сапоги не замочил… Потом тебе это дороже встанет.

Камыши, чуть сбоку от того места куда выходила гать, разразились хохотом, потом зашелестели громче, раздвинулись и явили невысокого, можно даже сказать, низенького мужичка. Что называется «метр с кепкой». Одетого в нечто с трудом поддающееся описанию и больше всего похожее на мешок с дырой для головы, сметанный на живую нитку из шкур нескольких десятков степных лисиц. Причем хвосты к общей ткани не крепились, а свисали по сторонам, как пушистые кисти. Голову человека-лиса венчала шапка такого же покроя, с двумя хвостами по бокам и острой мордочкой зверька вместо козырька… Но смешным при этом мужичонка не казался. Может, потому что подпоясан был саблей, а может — из-за «янычарки» [тип мушкета] в руке.