— Это после, — Басов отмахнулся. — Мой друг разводился, там есть какой-то срок…

— Три года, — подсказала я, — но это если ваша жена не вспомнит о совместно нажитом имуществе, когда получит исковое заявление. Я вас понимаю, возможно, лучше, чем вы можете предположить, и даже не потому, что во всем нужна мера… Видеть, как мучается ребенок, невыносимо, и я догадываюсь, что ваша «последняя капля» лишь потому, что все остальные методы вы испробовали или думаете, что испробовали. Так?

Теперь кивнул Басов, а я сообразила, что вляпалась. Да? Нет. Я еще не дала согласие, мы не заключили договор, на мое имя не выдали доверенность.

Язык мой — враг мой. Почему я никак не могу заткнуться?

— Но сразу скажу, что, скорее всего, ваша жена будет делить имущество. Ей достаточно заглянуть в интернет, чтобы понять — дочь оставят с ней, потому что она еще слишком мала, это раз. Закон ничего на этот счет не говорит, но есть судебная практика, и она в пользу матери. А для того чтобы у суда не возникло вопросов, на что мать будет содержать ребенка, ей и нужна ее доля, это два.

Басов терпеливо ждал, пока я не только завершу свою мысль, но еще и приговорю джелато. Вообще, если я нашла утешение в сластях, это скверно, потому что деньги, конечно, есть, но неразумно их тратить на шмотки размера большего, чем я сейчас ношу.

— Плюс алименты. Няня может выступить свидетелем, что ваша жена применяла к ребенку насилие?

— Я сохранил запись.

— Запись суд может приобщить, а может и нет. А вот свидетельские показания… Не спрашивайте, — улыбнулась я, потому что меня позабавили округлившиеся глаза Басова. — Я не знаю, почему до сих пор словам доверяют порой больше, чем зафиксированным фактам. Так может? — Басов кивнул. — И готовьтесь, что будет опека, осмотры, опросы…

Я отставила розетку и отрицательно помотала головой на немой вопрос — «Еще?». Я бы не отказалась, но калории. Басов махнул рукой — то ли на мой отказ, то ли на предупреждение.

— Не страшно. Мне нечего скрывать. У Таси в моем доме есть все, и так должно и остаться.

— Но все же помните, что ваша жена — ее мать. — Форменная садистка, и я согласна, ее нельзя подпускать к малышке, нельзя. — Это значит, что она может общаться с ребенком и подать иск, чтобы место жительства дочери изменили.

Басов встал, и я почему-то подумала, что за сто пятьдесят тысяч пятнадцать рублей он получил «независимую» консультацию, и если так, то это самый легкий и самый большой мой заработок за все время. Вряд ли я заслужу аналогичные гонорары даже после пятидесяти лет практики.

— Сейчас будет выступать отличный диджей, — загадочно проговорил он, прикрывая глаза ресницами. Что за несправедливость, мне такие ресницы надо либо наращивать полдня, либо истратить на них тюбик отменной туши! — Вы любите джаз? Не вот это вот все, что музыкой можно назвать только под пытками. Настоящий джаз. Послушаем и потанцуем?

Я не для того сюда пришла. Я считаю, что танцы с их отсутствием дистанции — нечто интимное, для тех, кто согласен на продолжение. Никаких «можно пожмякать вашу даму» и «разрешите вас пригласить». Никаких. Но…

Да какого черта? Понятно какого. И дело, возможно, не в том, что я обижена на Марка. А в том, что наши с ним чувства перестали искрить еще до того, как он позвал Ирину в нашу спальню не для того, чтобы разобрать там шкаф.

Если бы я встретила Басова, будучи свободной, что бы я сделала?

Он не соврал. Диджей ставил музыку, которая возводила незримые стены между людьми. Каждый слышал свое и свое видел — море, замки, космос, фантастические миры… я слышала шум водопада и не чувствовала ног, и прикосновения Басова не ощущала тоже. Джаз это сиюминутно и неповторимо, и хорошо, что никогда больше эта мелодия не выдернет меня в воспоминания.