И только поэтому, только потому что до конца стоило раскрываться только с ней, когда не будет рядом всяких лишних персонажей, Алекс останавливается. Превозмогает глухоту сужающегося в домспейсе мира. С долгими паузами бросает на холст сплошь исполосованной спины раба еще три щедрых мазка плети.

А вот парень удержаться не смог. И не факт что пытался.

Откликается не воплями, а бессвязным бормотанием и какой-то болтовней.

Наклонившись к сабу и заглянув в остекленевшие, мечущиеся хаотично глаза, Алекс ухмыляется.

— Хорош. Не будет жаловаться.

Все в том же сладком, под завязку наполненном чужом болью беззвучии шагает к дверям.

Выглядывает, приподнимает бровь. Судя по всему — звучания имени Александра Козыря оказалось достаточно, чтобы у номера окончания сессии или первых признаков драки ждал не просто клубный холуй, а аж цельный клубный владелец. Хотя ладно, холуй у него имелся. Очень кстати — мордатый и широкоплечий.

— Забирайте парня, — Алекс кивает за плечо и уступает дорогу, — не хочу, чтобы он нам сейчас мешал. Да и привести в порядок его не помешает.

Ребята оказываются понятливые. Заходят, оглядываются, быстро прикидывают варианты и сходятся, что предложенный Козырем все-таки оптимальный. Парня осторожно поднимают и вытаскивают таки из номера.

Одна тишина на двоих с Летучей…

Да, этот бредовый день стоило пережить хотя бы ради этого.

— Можешь говорить, — Алекс возвращается к застеленной черным покрывалом кровати, паркуется на неё, сосредотачивая весь свой взгляд на девушке, неподвижно сидящей в кресле. Настолько неподвижно — что её с двух шагов можно было перепутать с шикарной восковой куклой. Кажется — не дышала даже.

— Тебе нечего сказать, Птица? Так бывает?

Она снова сглатывает. Сжимает и разжимает пальцы на кожаных подлокотниках, поскрипывающих под натиском наманикюренных коготков.

Как же её размазало.

Причем не своими действиями, а чужими. Чужая порка, чужая боль. Казалось бы, с чего так далеко покидать привычную колею, если тебя никто и не коснулся?

Касаться и не обязательно, так ведь.

Лишь похлопав сложенным хлыстом по голени, подзывая её, Алекс понял, что так и не отложил плеть.

А стоит, чего уж сейчас за неё цепляться, если напряжение снято, а продолжать до пика он сегодня все равно не собирается.

Кажется — она все еще пытается сопротивляться очевидному. По крайней мере поднимается на ноги она не сразу, а только после долгой минуты неподвижного сверления Алекса взглядом.

Но поднимается.

Первый же покачивающийся шаг выдает её с головой.

Накрыло Светочку хорошо, и тьмой, и голодом, и сабспейсом.

Второй и третий шаг она делает, все еще прикидываясь, что идет к Алексу по своей воле, а не по приказу.

Замирает в двух шагах, смотрит на него сверху вниз, но даже это ей не помогает.

Она чуть покачивается, вперед-назад, переживая новый приступ борьбы с ломкой. Сверкает глазами.

— Я тебя ненавижу!

— Я тебе это еще напомню, Летучая, — Алекс расслабленно улыбается и отклоняется чуть назад, опираясь на ладони, — это все?

Вдох, выдох…

Летучая прикрывает глаза. Снова проходится по сухим губам языком в тщетной попытке смягчить жар пекла, калящего её изнутри.

— Нет, — произносит, не открывая глаз, — нет, это не все.

Последний ей шаг вперед — шаг обреченной, шаг признавшей поражение, шаг покоряющейся. Делая его, она стояла на ногах, закончив — упала на колени и в отчаянном измученном порыве прижалась щекой к его колену. Обнимает ноги.

— Я хочу… — шепчет отрывисто, — я всего с тобой хочу, Козырь. Слышишь?

Ну и как такое можно вообще не услышать?